Владислав Выставной - Массовка

Павел отключил телефон.

Это раньше его захватывали взлеты и падения собственного бизнеса. Сейчас в душе появилось странное безразличие и даже какое-то недоумение: на что ушло столько сил и времени? Зачем обреченному на муки человеку гигантская империя по выкачиванию денег?

Стиснул зубы. Империя еще пригодится. Она – гарантия его плана. Можно позволить себе подобное безумие – пока оно по карману…

В сопровождении охраны, осветителей и оператора с он прошел к бараку – там держали в взаперти массовку.

Статисты так и остались в полосатых лагерных робах. Помимо всего прочего, так их было легче контролировать. Еще лучшим средством контроля стали ежедневные выплаты – совершенно несоизмеримые с теми крохами, которые полагались «актерам массовых сцен» при прежнем руководстве.

Дверь барака распахнулась. Вспыхнули софиты, и массовка отпрянула от яркого света. Включилась камера, над головами замаячил мохнатый микрофон на длинной штанге.

– Очень хорошо! – фальшивым голосом воскликнул второй режиссер. – Вы постепенно входите в образ! Такие вы и должны быть: усталые, неухоженные, небритые…

– Женщин это тоже касается? – сердито спросила какая-то девушка и двинулась на режиссера.

Павел не сразу узнал ее, осунувшуюся и растрепанную. Это была Настя. Та самая девушка, которая первой заговорила с ним в автобусе. Как, все-таки, обстановка меняет людей. Чирк – и тебя вывернуло наизнанку, как старое пальто – обшарпанной изнанкой наружу. Однако она держится. Удивительно: это даже приятно.

Настю, подавшуюся было вперед, мягко остановил Зигфрид.

– Пусти меня! – вдруг громко вскрикнула девушка, сбрасывая с плеча руку Зигфрида. – Мне надоели эти игры! Давайте, выпускайте нас!

– Немедленно выпускайте! – крикнул знакомый толстяк. – Меня работа ждет – я на три дня только отпросился!

– И вообще, я на вас в суд подам, – желчно сказала какая-то женщина. – Это просто неслыханно! Это похоже на захват заложников!

– Вам вовремя выплачивают гонорары? – негромко поинтересовался Павел.

Повисла пауза, словно люди пытались осознать сказанное.

– Да, да, конечно!

Откуда-то сбоку вынырнул сухонький лысоватый человек средних лет. Странным образом всем своим обликом он больше всех напоминал настоящего узника. Особенно подчеркивали образ нелепые старомодные очки.

– Мы очень довольны оплатой и ждем продолжения работы! – заявил он, преданно глядя Павлу в глаза. – Ведь правда?

Он оглянулся на других «узников», словно бы ища у них поддержки. На него уставились десятки недобрых глаз. Видимо не все разделяли подобный восторг.

– Я понимаю ваш метод, – нервно поправляя очки, затараторил сухонький. – Это замечательный метод! Мы должны почувствовать себя настоящими заключенными, верно?

– Верно! – медленно произнес Павел, с интересом разглядывая этого человека. – Я рад, что вы уловили идею. Вы назначаетесь старостой барака. Ваш гонорар будет двойным. Зигфрид, распорядись.

– Уже сделано, – отозвался Зигфрид.

– Рад, рад, что могу помочь вам! – захлебываясь от восторга, воскликнул человек. – Я ведь как думаю…

– Все, пошли отсюда, – бросил Павел, брезгливо косясь на сухонького.

Было одновременно смешно и противно. Он сам не ожидал, что такой вот сухонький объявится так быстро. Ведь еще ничего, по сути, даже не началось, а вся эта мерзкая пена уже принялась подыматься к поверхности…

Покинув затхлый загон барака, Павел небрежно бросил Зигфриду.

– Да, а эту девчонку, Настю, переведи в изолятор. Я потом с ней отдельно побеседую… Да, и женщин надо бы в другой барак перевести…

– Понял, – сказал Зигфрид и вдруг неловко замялся, словно не решаясь что-то спросить.

Это немедленно заметил Павел и бросил:

– Что такое?

– Да так… – произнес Зигфрид и неловко обвел рукой стройку. – Просто я не пойму никак, зачем вам все это нужно, босс…

– Скоро поймешь, – пообещал Павел.

Он соврал. Он сам еще толком не понимал, зачем ему все это нужно…

Павел неспешно прохаживался по своему новому кабинету. Здесь все предельно строго и просто. Этого, собственно, он и добивался от строителей. Все должно быть казенно, сухо. И страшно.

Антураж. Всего лишь антураж. Декорация, фон, на котором отлично видны уродливые человеческие тени.

Выглянул в окно. Со второго этажа канцелярии отлично просматривалась территория лагеря, очень похожего на самый настоящий лагерь смерти. От этого пейзажа его самого бросало в дрожь: слишком много ассоциаций, слишком много страшной реальности связаны с подобными «декорациями».

Но что поделаешь, если людей так впечатляют декорации? Возможно, если бы все сложилось иначе, Павел построил что-то другое. Например аквапарк или какой-нибудь Диснейленд. Только вот ему в один единственный переломный миг подвернулся этот бутафорский лагерь. Что ж, пусть будет лагерь.

Павел назвал его для себя «лагерем правды». Своей собственной правды. И он не питал иллюзий по поводу того, кто был хозяином в этом призрачном городе, словно вылезшем из ночных кошмаров. Нет, не он был здесь хозяином.

Подлинный хозяин здесь – страх.

В дверь постучали. Рустам легко втолкнул в кабинет Настю. Та не выглядела испуганной. Скорее уставшей и сердитой. Она вопросительно смотрела на Павла округлившимися глазами.

– Я в коридоре подожду, – сказал Рустам, вопросительно глянув на хозяина.

Павел кивнул. Дверь закрылась, он остался наедине с девушкой.

Некоторое время молчали. Такое молчание принято называть неловким. Но сейчас Павел просто переводил дух: он слишком долго был на ногах – слишком долго для своего больного тела.

Указал ей на стул – простой, деревянный, также подобранный декораторами согласно его требованиям. Ничто не должно отвлекать от самого главного – правды.

Павел устало прошел к своему месту за столом, опустился в кресло – куда более удобное, чем этот единственный стул, на котором, напряженно сжавшись, сидела теперь Настя.

«Красивая», – подумал вдруг Павел

Внутренне вздрогнул: что-то новое проснулось в нем, еще недавно равнодушно взиравшем на эту безликую массовку. Словно болезнь приоткрыла в душе невидимые шлюзы для забытых чувств. Что в ней красивого, в этой простой, усталой девчонке, да еще и в уродливой арестантской робе? Может, все дело как раз в одежде? Может, это просто уродливое, извращенное чувство, сродни взрослым играм в «учительницу» или «медсестру» – только с акцентом на насилии и подавление воли жертвы?

Чуть поводил головой из стороны в сторону, отгоняя наваждение.

– Ну? – напряженно произнесла Настя.

– Что? – вздрогнул Павел.

– Это вы меня спрашиваете? – насуплено сказала Настя. – Что вам от меня нужно? Когда вы меня отпустите?