Владислав Выставной - Массовка

Та, давняя мечта мальчишки, который смотрит жадными глазами через стекло витрины магазина игрушек, понимая, что ему НИКОГДА, НИКОГДА не получить того, что он хочет.

Страшное слово «никогда». Как приговор. Как смерть.

Только не все мальчишки смиряются с этим приговором. Некоторым кажется, что нелепые ошибки судьбы можно исправить – подчистить, замазать. Обмануть.

Наивная надежда. Будто судьба может ошибаться…

– Зигфрид! – крикнул Павел.

Зигфрид появился немедленно: он дожидался за дверью.

– Приведи сюда девчонку, – сбивчиво сказал Павел. – Ну, ты понял…

Зигфрид задержал взгляд на Павле и коротко кивнул.

«Надо что-то с ним делать, – глядя на охранника, подумал Павел. – Настроение у него какое-то не то»…

…Настя снова сидела перед ним на стуле – еще более осунувшаяся, с диким взглядом. И Павел снова не знал, с чего начать.

Еще одна нелепица: он, вообразивший себя вершителем человеческих судеб, робеет перед девчонкой. Бред какой-то. Будто не было в его жизни бесконечной череды топ-моделей и ярких девиц с обложек «Максима».

Вот, очередной глупый стереотип – будто женщина, попав на обложку «глянца», становится чем-то лучше всех остальных. Обман. Банальнейший «развод» для богатых лохов. Поняв это, некоторые одураченные толстосумы бросаются во все тяжкие, черпая самую жуткую грязь со дна жизни. Если, конечно, хватает смелости признаться себе, что их обманули…

А Настя – вот она, настоящая, живая – и настолько далекая, что целые шеренги роскошных баб с обложек на ее фоне становятся просто кучей дорогих шлюх. Да и не таких уж и дорогих, если учитывать финансовые возможности.

Павел нервно откашлялся.

– Слушай… Я хочу, чтобы ты знала… Я не причиню тебе вреда…

– Вы это уже говорили, – тихо отозвалась Настя. – Отпустите нас домой.

– Не могу, – так же тихо сказал Павел. – Но я обещаю – ни с кем из массовки ничего не случится плохого …

– Отпустите нас… – повторила Настя.

– Так надо… – непривычным для себя, умоляющим тоном произнес Павел. – Так надо, поверь…

Настя посмотрела на Павла долгим непонимающим взглядом, и вдруг закричала – высоко и страшно:

– Отпустите-отпустите-отпустите!!!

Это была самая настоящая истерика. Ворвавшиеся на крик Рустам и Зигфрид поначалу недоуменно топтались вокруг размахивающей кулачками и мотающей головой Настей, прежде, чем схватить ее и утащить прочь.

Этот крик вывел Павла из оцепенения. Непонятно почему он почувствовал себя бодрее. Он снова знал, что делать.

Каминский вновь сидел, прикованный к стулу, только вот свет, направленный ему в глаза был не столь ярким. Теперь в этом нет необходимости. Самоуверенности и наглости у узника поубавилось.

Привычка к безнаказанности имеет большую инерцию. Ей требуется время, чтобы выветриться из сознания носителя, но окончательно избавиться от нее трудно, все равно, что избавить выгребную яму от въевшейся за годы вони.

Но сутки, проведенные в бараке, с напуганной и подавленной массовкой не прошли зря. Ничто так здорово не обрабатывает человека, как толпа, низведенная до состояния испуганного стада.

Сам Павел не испытывал к массовке злых чувств – и он хорошо оплачивал ее дискомфорт.

– Что здесь происходит? – дрожащим голосом произнес Каминский.

В этой полосатой робе он действительно выглядит жалким. Но Павел ни на секунду не позволял себе забыть, что это за человек. Он уже сам начинал чувствовать себя чудовищем – но этот был еще хуже.

– Здесь кое-что строят, – сказал Павел.

– Что строят? – недоуменно спросил Каминский.

– Хочешь посмотреть? – спросил Павел, подходя к окну.

Окно было до половины небрежно замазано белой известью. Это выглядело ужасно казенно и уныло, а потому нравилось Павлу.

– Крематорий, – сказал он.

– Кре… – буквы застряли в горле Каминского. – Для чего?!

– Для кого, – поправил Павел. – В частности, для тебя…

– У тебя что, крыша поехала?! Отпусти-и… – завыл Каминский, пытаясь вырваться.

Наручники держали цепко.

Павел с удовольствием наблюдал за конвульсиями старого приятеля.

Да, он действительно, входит во вкус. Как там говорят про месть? «Блюдо, которое подают охлажденным»?

Тут дело не в мести. Дело в правде. Надо просто найти ответы. А, может, всего-навсего один ответ.

На все.

– Не нервничай, – сказал Павел. – У тебя еще есть время подготовиться…

– Гад!,..

– …подумать…

– Выпусти меня!

– …очистить свою душу…

– …что ты хочешь?! Только скажи – я все отдам! Все отдам, все!

Павел тихо рассмеялся:

– А у меня все есть. Ты, что, забыл?

Каминский задергался в тихих рыданиях…

– Пожалуйста…

– Ну, ну, – сказал Павел. – Не унижайся так. Впрочем, дело твое, можешь унижаться, если тебе от этого легче. А хочешь посмотреть на себя со стороны?

Павел с интересом глянул на Каминского.

– Я все снимаю, – пояснил он. – Как в кино. Интересно увидеть свое новое состояние?

– Иди к черту…– прорыдал Каминский.

– Жаль, – сказал Павел с сожалением. – А мне бы было интересно. Когда еще представится такая возможность, а? Ты знаешь, зачем я притащил тебя сюда?

– Я же уже все сказал…

– Ты сказал «почему», а не «зачем».

Павел подошел к Каминскому, склонился над ним и сказал доверительно:

– Понимаешь, меня всю жизнь окружает ложь. И я просто хочу узнать правду. Понимаешь? Нет? Вот ты, гнида, ты мой враг. Ты хотел моей смерти. Так хотел, что тебя не останавливала даже жизнь других, совершенно посторонних людей. Ты ненавидишь меня – значит, знаешь что-то такое, за что меня стоит убить. Вот этим ты мне и интересен.

– Но зачем все это? – Каминский неловко мотнул головой в сторону окна.

– Так надо, – проникновенно сказал Павел. – Ты должен чувствовать занесенный над твоей головой меч судьбы. Я хочу выжать из тебя всю правду, как выжимают сок из лимона. И еще – мне просто нравится такая атмосфера…

– Ты сумасшедший…– слабым голосом сказал Каминский.

– Пожалуй, – не стал спорить Павел. – Так что не рассчитывай, что тебя может спасти ложь…

– А правда? – быстро проговорил Каминский. – Правда может меня спасти?

– Нет, – улыбнулся Павел. – Спасти тебя уже не сможет ничто. Но правда, возможно, облегчит твой конец…

Каминский оказался на удивление разговорчивым. Таким Павел не помнил его в «той» жизни. Даже и не скажешь, что причиной разговорчивости стало гаденькое ощущение безнадежности своего положения. В памяти всплывали кадры хроники, где изменники родины спокойно и обстоятельно признавались в преступлениях, за которыми с неизбежностью следовала «вышка». Что за механизмы включаются в такие моменты в психике приговоренного? Интересно, чертовски интересно…