Мишель Цинк - Хранительница врат

Димитрий устало вздыхает.

— Знаешь, что? Для Сестры, которая на острове без году неделя, ты слишком уж мудра. Алтусу повезет, если ты останешься здесь — простой ли Сестрой или новой Владычицей. — Он наклоняет голову и целует меня. — И мне тоже…

— Ох, ради всего святого! — Луиза стоит в нескольких шагах от нас. — Идиллично до отвращения: первый раз поссорились — и тут же помирились! Кстати, картины тут развешаны совсем неинтересные. Может, теперь пойдем к Соне? А?

Я со смехом отстраняюсь от Димитрия.

— Пошли.

Мы проходим по коридору и перед самой стеклянной дверью сворачиваем направо. Димитрий без колебаний подходит к простой деревянной двери, перед которой сидит в кресле пожилая Сестра — тоже, должно быть, страж, только уже иного рода. Она вышивает блестящей зеленой нитью по тонкой белоснежной ткани.

— Сестра… — Димитрий склоняет голову, и мы с Луизой повторяем его приветствие.

Та кланяется в ответ, и на этот раз я встречаю взгляд, исполненный доброты и теплоты. Ничего не сказав, она открывает дверь и впускает нас в комнату, а сама остается снаружи.

Не знаю, чего я ожидала, но в комнате тепло. Так вот что со дня нашего прибытия в Алтус Соня звала своей обителью — просторное помещение, где у одной стены стоит диван с массой подушечек, а у другой широкая кровать, застеленная мягким покрывалом. Напротив входной двери расположена высокая двойная дверь, открывающаяся в засаженный цветами центральный дворик. Откуда-то я знаю: стоит только переступить порог — и там окажется Соня. Я без колебаний направляюсь туда.

Выйти во дворик — все равно что шагнуть в другой мир. Вдоль дорожки к зданию растут жасмин, гортензии и пионы. Мягкий воздух пропитан дыханием океанского бриза, вплетенного в саму ткань существования Алтуса. Пожалуй, я больше никогда не смогу ощутить себя дома вдали от него.

За дальним рокотом моря различимо негромкое журчание. Димитрий поднимает брови в безмолвном вопросе, и я иду по усыпанной гравием дорожке на звук воды, за угол. Да, так я и знала — в центре дворика, над грудой камней, весело бьет небольшой прелестный фонтан, словно приглашая меня омыть руки в прозрачной воде. Я бросаюсь бегом вперед, но не к фонтану, а к скамейке подле него, где сидит Соня.

Услышав шорох шагов на гравии, моя подруга встает, и в синевато-льдистых глубинах ее глаз я замечаю нерешительность и страх. Я без размышления, инстинктивно кидаюсь к ней, и через секунду мы уже обнимаемся, смеясь и плача одновременно.

— О силы небесные, Лия! Я так по тебе скучала! — Голос Сони приглушен слезами.

Я отступаю на шаг и гляжу на нее: темные круги под глазами, поблекшая кожа, хрупкое тельце исхудало до невозможности…

— Как ты? Расскажи мне.

Соня мнется в нерешительности, но потом все же кивает.

— Давай сядем. — Она тянет меня за руку и вдруг опасливо оглядывается на Димитрия и Луизу. — Простите, — застенчиво добавляет она. — Я с вами не поздоровалась.

Димитрий улыбается.

— Доброе утро. Как ты себя чувствуешь?

Она ненадолго задумывается, как будто это вовсе не такой уж и простой вопрос.

— Кажется, получше.

Он кивает.

— Хорошо. Оставить вас одних?

Соня качает головой.

— Говорят, ты сын Алтуса. Значит, ты и так все знаешь. Оставайся, я не против. И… Луиза, ты тоже останься, пожалуйста.

Соня пристыженно глядит в глаза Луизе. Не знаю уж, почему — потому ли, что рьяно пыталась убедить меня в предательстве Луизы, или из-за своего предательства, — но она еле смеет поднять на Луизу глаза.

Луиза ободряюще улыбается Соне и садится на скамью рядом с нами. Димитрий, джентльмен до мозга костей, присаживается на один из широких камней, ограждающих фонтан. Несколько неловких секунд мы сидим молча. Никто не знает, с чего начать. Лишь раз, один только раз взгляд Сони опускается на мое запястье. Я втягиваю руку поглубже в рукав, пряча медальон, и встречаюсь с Соней глазами. Она торопливо отворачивается.

Димитрий обводит взглядом сад.

— Я уж и забыл, как тут красиво. С тобой хорошо обращаются? — спрашивает он Соню.

— Да, конечно. Сестры очень добры ко мне, учитывая… учитывая все обстоятельства.

Бледную кожу Сони заливает жаркий румянец стыда, и мы снова умолкаем.

Димитрий встает, вытирает руки о штаны.

— Ты уже гуляла на свежем воздухе? Я имею в виду — не тут, в садике, а за стенами, на воле?

— Один раз, — отвечает Соня. — Вчера.

— Одного раза мало. Здесь так красиво, за один раз не налюбуешься. Давайте пройдемся, а?

Мы выходим через стеклянную дверь в дальнем конце коридора — и перед нами раскидывается море, сверкающее под солнечными лучами. Хотя оно далеко внизу, запах моря здесь сильнее и крепче, чем где бы то ни было еще в Алтусе. Димитрий наклоняется к моему уху, почти касаясь его губами.

— Что скажешь?

У меня просто дух захватывает. Я не нахожу слов, чтобы воздать должное этой красоте, а потому улыбаюсь в ответ.

Димитрий протягивает руку к моим волосам, и глаза его темнеют от какого-то чувства, весьма похожего на страсть. Как ни странно, он отводит руку — в ней зажат гребень слоновой кости, подаренный мне отцом.

— Еще чуть-чуть, и выскользнул бы, — поясняет Димитрий, отдает гребень мне и поворачивается к нашим спутницам. — Чудесный день для прогулки. Грех было бы упустить.

Он проворно шагает вперед, оставляя нас втроем, а я в который раз дивлюсь его способности делать и говорить именно то, что сейчас более всего нужно.

Мы с Соней и Луизой молча идем дальше. Ветер треплет нам волосы, играет складками платьев. На ходу я машинально потираю гребень — но приятная гладкость слоновой кости ничуть не помогает унять гнев, бурлящий в моем разуме.

Наконец Соня нарушает молчание и тихонько вздыхает.

— Лия, я… мне так стыдно. Последних дней в лесу я толком не помню. — Она отворачивается, глядит вниз, точно черпает силы в море внизу под обрывом. — Я знаю, что делала ужасные вещи. Говорила ужасные вещи. Я была… не в себе. Прости меня.

Я с трудом нахожу слова для ответа.

— Дело не в прощении. — Я обгоняю подруг, надеясь быстрой ходьбой обуздать прилив горечи, что слышу в своем голосе и чувствую в сердце.

— Тогда… в чем? — с отчаянием спрашивает Соня.

Я останавливаюсь и поворачиваюсь лицом к морю.

Звука шагов по гравию не слышно — значит, Соня с Луизой остановились у меня за спиной. Так много слов кипит у меня в голове, так много вопросов и обвинений… Не меньше, чем песчинок на пляже. Впрочем, сейчас значение имеет только один вопрос.

Я снова оборачиваюсь к Соне.

— Как ты могла?

Плечи ее обмякают. Это смирение, эта слабость пробуждают во мне не сочувствие и сострадание, а лишь все сильнее разгорающееся пламя, которое я с трудом сдерживала с той самой ночи, когда проснулась и обнаружила, что она прижимает медальон к моей руке. На один жуткий момент я цепляюсь за возможность выплеснуть чувства наружу.