Деннис Уитли - Им помогали силы Тьмы

— Горе мне! Горе мне! Мой хозяин отвернулся от меня. Хуррем мертва! Моя Хуррем мертва!

Усевшись на кровати, Грегори в отчаянии воскликнул:

— Боже Праведный, мертва! Я знал, что она собирается уехать, оставить вас, но… но не таким же путем?

— Она испросила у Князя смерти, — стенал Малаку. — Она отказалась от жизни, ей такая жизнь была не мила. Я мгновенно проснулся, почувствовав, что произошло страшное несчастье. Поспешил в усадьбу, а там она лежит… мертвая! Мертвая, а в кулаке зажат флакон со снотворным… О, горе мне! Горе! Зачем ты меня покинула, девочка моя? Как я буду без тебя жить, Хуррем? Я больше всего на свете любил тебя, а теперь ты меня покинула.

Грегори достал письмо Хуррем и вскрыл его. Письмо было написано нервным острым почерком, он быстро пробежал его глазами:

«Я больше не могу этого терпеть и решила покончить жизнь самоубийством, сожалею о смерти Германа Гауффа и не имею к этому никакого отношения. Я его не любила, но, выйдя замуж за него, быть может, нашла бы какое-то душевное успокоение. Я не возненавидела отца за то, что он со мной сотворил, когда мне было шестнадцать, и вина за то, что он оставался моим любовником и позже, лежит не только на нем, но и на мне. Но уже совсем недавно он начал пользоваться моим телом для своих дьявольских обрядов. Одна только мысль о том, чем это может закончиться, преследует меня как кошмар. Его ласки противны мне теперь, я возненавидела его за то, что он превратил меня в прислужницу сил Тьмы, и никогда ему этого не прощу. Пусть же он горит в адском огне за все свои страшные грехи и в отместку за мою смерть тоже. Да снизойдет на меня благодать и прощение Великого Бога Израиля, да примет Он мою душу грешную.

Прочитав это скорбное послание, Грегори мрачно сказал:

— Хуррем оставила мне это письмо вчера и просила прочитать его сегодня утром, а затем передать вам.

Малаку взял письмо и, медленно шевеля толстыми губами, прочел от первого до последнего слова, потом выронил на пол, упал на колени и с жалобными причитаниями принялся биться головой об пол.

Внезапно Грегори почувствовал непреодолимое желание посмотреть в сторону двери. Зрачки его мгновенно расширились, потому что он мог поклясться, что в дверях увидел Хуррем, которая показывала пальцем на бьющегося в истерике отца. Слова ее, беззвучные в предрассветной мгле, прозвучали в мозгу Грегори словно трубы Судного дня:

— Сейчас! Сейчас! Не медли! Он обезумел от горя, он не может оказать тебе сопротивления. Вот твой шанс победить его.

Не медля ни секунды, Грегори схватил костыль, соскочил с кровати и встал над беснующимся на полу коленопреклоненным Малаку, который рвал на себе волосы, заламывал руки и стенал:

— Горе мне, несчастному! Я потерял ее! Я проклинаю свою жизнь! О, горе мне, что теперь мне делать?

— Я скажу что, — крикнул возвышавшийся над ним Грегори.

Малаку прекратил в тот же миг свои горестные вопли и поднял к нему лицо, исполненное слепой надежды.

— Спуститесь вниз и принесите сюда изображение «Древа Сефирота». Торопитесь же, — твердым и беспрекословным тоном приказывал Грегори.

— Вы… вы придумали какой-то способ помочь мне? — спотыкаясь на каждом слове переспросил Малаку. — Да… да, конечно, ведь звезды назначили вас моим другом, вы мой ангел-хранитель. — Малаку вскочил с колен и убежал, чтобы уже через пару минут вернуться в комнату Грегори, прижимая к груди древний пергамент.

— А теперь, — приказал англичанин, — порвите его.

Глаза Малаку, пылавшие безумной надеждой, заморгали, взгляд стал обиженным и удивленным, тело задрожало, из уголка рта потекла струйка слюны.

— Нет! — прошептал он, тяжело дыша. — Нет! Это священный документ.

— Вы должны это сделать, должны! — хрипло продолжал Грегори. — Только отречением от зла и темных сил вы можете избежать страшных последствий проклятия, которое Хуррем призвала на вашу голову.

Они смотрели друг на друга глаза в глаза бесконечно долго. Это был решающий поединок двух умов. Грегори молился Всевышнему, чтобы тот наделил его мужеством, дал силы победить в этом единоборстве с подлым и трусливым чернокнижником. И вдруг тело его откликнулось на команду, ниспосланную свыше. Твердо и решительно опустив ступню левой ноги на землю, он отбросил в сторону костыль.

И он не упал, не пошатнулся, он стоял на обеих ногах и жег взглядом съежившегося от ужаса Малаку, пока тот не дрогнул. Сатанист опустил глаза на священный пергамент и со слезами разорвал древний документ непослушными, трясущимися руками.

Вечером 1 января 1944 года Грегори покинул Сассен, а 25 января ступил на английскую землю.

Через пять часов с момента, когда Грегори снова ступил на землю Британии, он уже сидел в большой комнате с высоким потолком, которая постоянно была как бы декорацией к его отъездам на очередное секретное задание и приездам по его выполнении. Окно комнаты выходило с заднего фасада Карлтон Хаус Террэс на Адмиралтейство и другие массивные здания, в которых билось сердце военной машины Великобритании. И то, что шел дождь, нисколько не портило открывавшийся из окна вид, да и настроение Грегори, признаться, — тоже.

На столике рядом с ним стояла тарелка с остатками сэндвичей с паштетом из гусиной печенки и серебряное ведерко со льдом, из которого торчала бутылка его любимого шампанского. Добрый старый друг и патрон Грегори сэр Пеллинор Гуэйн-Кюст уже дважды наполнял содержимым бутылки большой серебряный старинной работы кубок, к которому Грегори не без удовольствия прикладывался.

Сэру Пеллинору было уже далеко за семьдесят, хотя единственное, что говорило о столь почтенном возрасте, были белоснежная шевелюра, густые брови и роскошные и ухоженные старомодные усы. Удивительно живой взгляд его голубых глаз совсем не потерял своей остроты. Он был высокого роста — сто девяносто четыре сантиметра без каблуков. Как о человеке о нем можно было бы сказать, что это типичный продукт британского образа жизни.

В молодости сэр служил офицером в полку тяжелой кавалерии и за подвиги в Бурской войне заслужил Крест Виктории. Несколькими годами позже хроническое невезение в картах и необычайная щедрость в отношении любимых хористочек из кабаре вынудили его подать в отставку и заняться скучной прозой жизни. А именно, занять кресло в совете директоров одного не очень известного коммерческого банка.

Знакомые считали его добрым малым, не дураком выпить и закусить, человеком, хорошо разбиравшимся в лошадях и хорошеньких женщинах, знатоком вин. Но вот по части ума знакомые и друзья были о нем не слишком высокого мнения. Между прочим, эту иллюзию он с успехом и пользой для дела старался поддерживать в окружающих и по сей день. И когда ему предложили директорство, то главным образом в расчете на его широкие связи в обществе. И к удивлению окружающих, он занялся бизнесом так же искусно, как гарцевал на лошадях.