Рэйчел Кейн - Последний вздох

Я не могу провести остаток своих дней, сидя на моей призрачной заднице здесь. В одиночестве.

Но она не осмеливалась выйти.

Внезапно по дому пробежала рябь необузданной силы. Это было настолько мощно, что, казалось, всё вокруг разорвалось на заостренные, сверкающие, вращающиеся осколки — мебель, комната, весь дом. Всё разлетелось на части от внезапного, непонятного взрыва, всё вращалось, падало и поднималось одновременно.

И затем она почувствовала напряжение.

Это походило не на те ощущения, что она испытывала, проходя сквозь портал, что тоже было в какой-то степени затягиванием, а на то состояние, будто ее надежно закрепили и чтобы сдвинуться с места, ей необходимо было себя распутать. Больше казалось, будто ее всю сжимает, и большой, огромный вакуум утаскивает ее в неизвестность.

Клер вскрикнула и метнулась в сторону, пытаясь ухватиться за что-нибудь, что угодно, но все было разбито вдребезги, обернувшись лишь острыми как лезвие краями и полнейшим беспорядком…

А потом её схватили сильные руки.

Хирэм Гласс.

Он был до сих пор цел, но были части, отделяющиеся от него, уничтожающие и летящие в темноту.

— Ты! — он оскалился прямо ей в лицо. — Ты вандал! Ты все уничтожила!

— Нет, я этого не делала. — Он не слушал. Его рот был невероятно широко раскрыт, и Клер знала, что он собирается укусить ее и разорвать на части до того, как тьма поглотит ее…

С силой отчаяния и паники, Клер толкнула, так сильно как могла.

И оттолкнула его.

Хирэм выглядел забавно удивленным, когда его руки соскользнули, и он начал падать в черную бездну, распадаясь на мелкие блестящие кусочки.

Исчез.

Я буду следующей, подумала Клер. Она была странно спокойной. Не было никакой возможности как-то остановить это затягивание. Это было что-то вроде черной дыры, и она стояла на горизонте событий.

«Клер».

Это был шепот в урагане, который ревел вокруг нее, но она узнала его. Мирнин. Это был голос Мирнина.

— Здесь! — закричала она, когда пустота затягивала ее. — Мирнин, помогите мне! Помогите!

Вращающиеся части реальности вокруг нее, казалось, замедлились. Она увидела свое отражение в одном неровном осколке, и когда он перевернулся, увидела лицо Мирнина в нем. Он был обеспокоен, и вокруг его рта пролегли морщинки, выражающие напряжение, которые она никогда не видела прежде.

Он протянул ей свою руку, но было такое чувство, будто он был заперт по ту сторону стекла — его рука ударила по стеклу, а затем этот осколок снова перевернулся, и она потеряла его из виду.

Клер развернулась. Там, в другом куске, она снова его увидела, тянущимся ко мне.

«Возьмись», пытался сказать он ей. Это был не голос, это было нечто другое, нечто вроде шепота внутри нее, как кровь в жилах. Только у нее больше не было крови или вен. Это было в ее сущности, то что выжило не зависимо от тела.

Ее душа.

«Возьми мою руку».

Она не могла. Он был по другую сторону стекла, а части перемещались, утаскивая ее дюйм за дюймом в темноту.

Потом она увидела Шейна, в одном из вращающихся, блестящих осколков. Он лежал на спине, смотря в пустоту, и выглядел страшно одиноким.

«Возьми мою руку, Клер, давай же!» Теперь шепот Мирнина звучал отчаянно. Мучительно. Ему тоже было больно.

Она продолжала смотрела на лицо Шейна, но все же бросила к протянутой руке Мирнина, когда другой осколок проскользил мимо нее.

Ее пальцы прорвались через холодную, ледяную поверхность и коснулись его.

И реальность вернулась. Она могла все еще видеть трещины, слышать ужасный шум темноты, но рука Мирнина изогнулась и сомкнулась вокруг запястья в нерушимом захвате, и она падала, и падала, и падала…

И сделала вдох.

Настоящий вдох.

Это больно.

Ее первой мыслью было «Этого не может быть», а следующей — желание вырваться, избавится от этой сильной боли, но она не могла. Она не могла пошевелиться. Боль была в ее шее, и она вспомнила чудовищный хруст, темноту, момент, когда все произошло…

Я дышу, подумала она. Как я могу дышать? Я могу чувствовать как бьеться мое сердце. Я могу чувствовать…

Я могу чувствовать.

Боль стала исчезать, но было что-то еще, что-то хуже… что-то двигалось по ее венам, как ледяной яд. Как смерть, но медленнее. Беспощадно.

Она чувствовала холодные руки на своем лбу, и голос Мирнина, звучащий внутри ее головы.

«Тебе придется выбрать», сказал он ей. «Если ты хочешь жить, как жила раньше, ты должна бороться. Это твой выбор. Я верну тебя обратно, но сейчас ты должна выбрать».

Она растерялась, и испугалась, и это причиняло боль. «Выбрать что?»

«Человеческую жизнь», сказал он. «Или нескончаемые возможности, которые я могу предложить. Но ты не сможешь передумать после того, как ты сделаешь этот выбор».

Слышать Мирнина в своей голове было то же самое, что быть Алисой внутри кроличьей норы. Он казался достаточно здравомыслящим, но где-то на заднем плане всплывали изображения, чувства, совершенно безумный дрожащий пейзаж слишком яркого цвета, слишком сильной боли, слишком большой любви, слишком большого голода, слишком много всего. Таков был Мирнин.

И он пугал ее, и зачаровывал, и вынуждал ее кричать.

У льда в ее венах было что-то замечательное, потому что это чувство было похоже на мир. На тишину. Не как смерть, но что-то вроде смерти, и что-то вроде жизни. У этого чувства была жестокая, острая ясность вечности.

Ее сердце боролось за жизнь, и эта борьба была болезненной. Жизнь была болезненной. Все причиняло боль, даже самые лучшие моменты.

«Тогда отпусти», прошептал Мирнин. «Я тебя поймаю. Но пойми, ты должна будешь отпустить все, когда будешь падать. Даже его».

Шейн.

Было что-то в нечетком ударе ее сердца, напомнившем Клер о нем — о том, как он боролся, каждый день, против чего-то, даже если этим был он сам. То, каким спокойным и умиротворенным он был, когда они лежали на кровати, засыпая вместе. И вкус его поцелуев, и то, как он улыбался ей и вызывал у нее желание жить.

Было холодное, рациональное выживание во льду, бегущем по ее телу и окончанию боли, но Мирнин напомнил ей кое о чем: та боль была жизнью, и жизнь могла быть красивой со всеми ее шрамами и недостатками.

И дело не в том, что только Шейн держит ее. Это и Ева, и Майкл, и ее родители, это Ричард и Ханна и все остальные, даже Моника, потому что, в конце концов, они делились жизненным опытом. Рискуя всем, каждый день, с каждым вздохом.

И она не была готова отказаться от этого. Было столько всего, чему можно научиться.

И, в конце концов, она делала это для себя. Для своего далекого, неопределенного будущего.

Холод усилился, и она изо все сил попыталась оттолкнуться от него, упорно боролась и подумала, что должна от этого плакать, но ее тело было заперто, и она не могла пошевелиться… и затем она сделала еще один глубокий вдох, и лед отступил, нагрелся, растопился и исчез.