Ганс Эверс - Ужасы

Молчаливый слуга зажег еще две свечи. Лотар пристально вглядывался в красный полусумрак, который наполнял все пространство, словно кровавый туман.

Этот кровавый цвет почти душил его. Его душа устремлялась к звукам, которые пробуждали в ней ощущение тускло светящейся белизны. Но красное выступало на первый план, побеждало: все более и более свечей зажигал безмолвный слуга.

Лотар услышал, как редактор пробормотал сквозь зубы:

— Этого невозможно более выносить…

Теперь зала была полностью освещена. Красное, казалось, все покрыло своим властным сиянием, и Белое невинных мелодий становилось все слабее, все слабее…

И вот от клавесина выступила вперед белая фигура — молодая девушка, закутанная в большое белое покрывало. Она тихо вышла на середину залы, словно сверкающее белое облако в красном зареве. Молодая девушка вышла на середину залы и остановилась. Она раскрыла руки, и белое покрывало упало вокруг нее. Словно немой лебедь, оно целовало ее ноги, и белизна обнаженного девичьего тела засверкала еще более.

Лотар склонился вперед и невольно поднял руку к глазам.

— Это почти ослепляет, — прошептал он.

Это была молодая, едва развившаяся девушка, восхитительно незрелая, как чуть распустившаяся почка. Властная, не нуждающаяся ни в какой защите невинность — и в то же время откровенное обещание, которое заставляло бодрствовать жгучие безграничные желания. Иссиня-черные волосы, разделенные посередине пробором, струились по вискам и ушам, чтобы сплестись сзади в тяжелый узел. Большие черные глаза смотрели прямо на присутствующих, но безучастно, не видя никого. Они, казалось, улыбались, так же, как и губы, — странная бессознательная улыбка жесточайшей невинности.

И лучистое белое тело сияло так сильно, что все красное кругом, казалось, отступало. И музыка звучала торжеством и ликованием…

И только теперь Лотар заметил, что девушка держала на руке белоснежного голубя. Она слегка склонила голову и подняла руку, и белый голубь вытянул головку вперед.

И белая девушка поцеловала голубя. Она гладила его и щекотала ему головку, тихонько сжимала ему грудь. Белый голубь приподнял немного крылья и прильнул крепко-крепко к сияющему телу.

— Святой голубь! — прошептал патер.

И вдруг — внезапным, быстрым движением белая девушка подняла обеими руками голубя прямо над своей головой. Она закинула голову назад — и тогда, и тогда сильным движением рук она разорвала голубя пополам. Красная кровь хлынула вниз, не задев ни единой каплей лица, и потекла длинными ручьями по плечам и груди, по сверкающему телу белой девушки.

Кругом со все сторон надвинулось Красное. И казалось, что белая девушка тонет в мощном кровавом потоке. Дрожа, ища помощи, она склонилась на колени. И вот повсюду пополз пламенный страстный жар, пол раскрылся. Как огненный зев, — и ужасное Красное поглотило белую девушку.

Через секунду зияющий провал сомкнулся. Безмолвный слуга задвинул портьеры и быстро вывел гостей в переднюю комнату.

Ни у кого не было охоты промолвить хотя бы единое слово. Все молча надели пальто и вышли. Герцог исчез.

— Господа! — обратился на улице редактор «Pungolo» к Лотару и шотландскому художнику, — пойдемте ужинать на террасу Бертолини!

Все трое отправились туда. Молча пили они шампанское, молча созерцали жестокий и прекрасный Неаполь, погруженный последними лучами солнца в огненный, пылающий блеск.

Редактор вытащил записную книжку и записал несколько цифр.

— Восемнадцать — кровь. Четыре — голубь. Двадцать один — девушка, — промолвил он. — На этой неделе я поставлю в лото прекрасное terno [21] Три числа в лото. (прим ред.) !

Пароход Гамбург-Американской линии стоял в гавани Порт-о-Прэнс. В пароходную столовую со всех ног ворвалась Голубой Бантик и, запыхавшись, обежала вокруг стола:

— Мамы здесь еще нет?

Нет, мама была еще в своей каюте. Но все пассажиры и пароходные офицеры вскочили со своих мест, чтобы попытаться посадить Голубой Бантик к себе на колени. Ни одна дама на борту «Президента» не была так окружена поклонниками, как веселая шестилетняя Голубой Бантик. Тот, из чьей чашки Голубой Бантик пила утром чай, был счастлив весь день. Девочка всегда была одета в белое батистовое платьице, и маленький голубой бантик целовал ее белокурые локоны. Ее спрашивали по сто раз в день:

— Почему тебя зовут Голубым Бантиком?

И она, смеясь, отвечала:

— Чтобы меня нашли, — когда я потеряюсь!

Но она никогда не потерялась бы, если бы даже осталась одна в какой-нибудь чужой гавани. Она была дитя Техаса, умненькая, как собачка.

Никто из завтракавших не мог сегодня ее поймать. Она побежала на конец стола и взобралась на колени к капитану. И старый морской волк улыбнулся. Голубой Бантик всегда предпочитал его, и он гордился этим.

— Чаю! — промолвила девочка и стала макать бисквит в его чашку.

— Ты уже успела где-то побывать сегодня? — спросил капитан.

— О! — воскликнула она, и ее голубые глаза засияли еще ярче, чем бант в волосах. — Я пойду туда с мамой. И вы все должны пойти со мной. Мы в стране фей!

— Страна фей? Гаити? — сомневался капитан.

Голубой Бантик засмеялась:

— Я не знаю, как эта страна здесь называется, но только она страна фей! Я сама видела это! Какие дивные чудовища! Они все лежат на мосту, на рыночной площади. У одного руки такие большие — с корову! А у того, которое рядом, голова — как две коровы. А еще у одного — чешуйчатая кожа, как у крокодила. О, они еще прекраснее, еще удивительнее, чем в моей книжке со сказками! Пойдем со мной, капитан!

Потом она кинулась навстречу красивой даме, вошедшей в эту минуту в столовую:

— Мама, скорее пей свой чай! Скорее, скорее! Ты должна идти со мной, мама! Мы в стране фей…

И все пошли с ней — даже главный механик. Ему было совсем некогда: он и к завтраку не являлся, потому что у него сегодня что-то не ладилось в машине. Он собирался привести ее в порядок, пока пароход стоял в гавани. Но главный механик был на хорошем счету у Голубого Бантика, потому что вырезывал ей прекрасные вещицы из черепахи. Поэтому и он должен был пойти, так как Голубой Бантик командовала всем и всеми на пароходе.

— Я буду работать ночью, — сказал он капитану.

Голубой Бантик услышала это и серьезно подтвердила:

— Да, ты умеешь это. А я не умею. Я ночью сплю.

Голубой Бантик торопливо повел их, и они пошли по грязным переулкам, прилегающим к гавани. Из окон и дверей выглядывали негритянские рожи. Путники перепрыгивали через широкие сточные канавы, и Голубой Бантик заливалась смехом, когда доктор оступился, и грязная вода забрызгала его белый костюм. Они шли далее, мимо жалких лавчонок рынка, преследуемые раздиравшим уши криком и визгом негритянских женщин.