Марти Бурнов - Мёртвый город на Неве

Насытившись, направился Архип Петрович к своему дому, к Михайловскому замку. Пошел он на сей раз, никого не страшась, по Садовому мостику, чтобы вновь не погружаться в Мойку, не нюхать ее тину. Но все равно, русалок недобрым словом помянул и водяных, и рыбоголовых жандармов.

Его сердце сжалось в тоске, когда увидел он Михайловский замок. Стены посерели, крыша была уничтожена пожаром. Сквозь пелену дождя смотрели на Дюссельдорфа черные провалы окон.

Ров перед замком, наполненный черной, точно смола, водой, вдруг забурлил, вспенился, и полезли оттуда химеры. Они скалились, шипели, щелкали хвостами и высоко подпрыгивали, приветствуя своего хозяина.

— Хоть вы целы, стражи мои… — Архип Петрович прослезился, подошел к берегу и облобызал одну. — Хоть вы не предали мня… дождались.

А потом открылись ворота замка. Призрачный, почти невидимый, выплыл оттуда дворецкий, старый добрый Ганс. Он нес шитый золотом кафтан и накинул его на плечи Дюссельдорфа, скрывая его гниющую плоть.

Сколько долгих лет Архип Петрович скучал по своему кафтану! Сколько страшных ночей провел он в подземелье, видя лишь глутов, да предателей-сыновей своих!

Теперь понимал старый Дюссельдорф, что одно дело — надеть кафтан, и совсем другое — сохранить его. Не доверял он больше на белом свете никому. Ни одной роже подхалимской. Решил он, что впредь, власть его будет тверда, а деяния жестоки. А сыновей своих беспутных порешил он убить.

Уже к полудню начали стягиваться к Михайловскому замку гости. Подкатывали богатые кареты, подходили знатные жители. Несли они подношения наместнику Властелина, собирались в главной зале. Были среди них вурдалаки, старшие в кланах оборотни, знатные зомби, могущественные ведьмы и колдуны. Даже начальник жандармерии пришел с повинной и распластался на полу перед Дюссельдорфом, прося о милости.

Архип Петрович мало внимания уделял гостям. Совсем иные мысли терзали его. Думал он о сыновьях, что так поступили с ним. Особенно о старшем, Иване, который, возжелав править городом единолично, заточил в его темнице.

Еще из головы Дюссельдорфа никак не шла эта странная компания, что освободила его. Русалка, фантом, зомби, ящер и хрепл… что может объединять их?.. «Истинно — дураки, — думал он. — А проклятая русалка еще и убить хотела!»

Странным казалось и то, что этой скудоумной компании, магической мощью не обладающей, удалось в глутово гнездо проникнуть. А еще странно, что за вызволение не попросили они ничего, а ведь он мог бы дать многое этим бродягам: богатство, власть, положение… А им, видишь ли, бронзовый меч Вольронта подавай! А что, если и впрямь добудут эти бродяги бронзовый меч? Ведь удалось же им справиться с глутами…

Эти мысли терзали Архипа Петровича, не давали покоя. Виделось ему в них дурное знамение. Всецело поглощали они его. И решил он стражу выставить на всех подступах к Петропавловской крепости. Чтоб ни одна тварь, ни по суше, ни по воде, ни по воздуху туда не пробралась. Чтоб не потревожить покой Властелина, гнев которого — единственное, чего теперь страшился старый Дюссельдорф.

Быстро собрал он духов, глутов бесхозных и прочую нечисть, подвластную ему, и повелел бдить денно и нощно и обо всем подозрительном ему докладывать. А так же — пообещал награду немалую за поимку сыновей своих, живых или мертвых, без разницы. Хотел он, конечно, поквитаться с предателями в полной мере, но не до того сейчас ему было.

Лишь раз за этот день он отвлекся: когда седобородый колдун Радогощ из рода волхвов, что обитали на землях этих еще до прихода Вольронта и до постройки города, усомнился в его, Дюссельдорфа, силе и власти.

— Взгляните на него! — воскликнул колдун, — Слаб он. Слаб дух его. Сгнила его плоть. Если он и был когда наместником Властелина, давно утратил права свои. Нет больше того Дюссельдорфа, которого мы знали. Есть только слизень гнилой, полудохлый, да пара непутевых сыновей его!

И прочие колдуны и ведьмы зароптали. Шепот поднялся и перерос в многоголосый гул.

Рассердился Архип Петрович. Сильно разгневал его Радогощ, и, честно признаться, напугал. Хмурился Дюссельдорф. Слизь зловонная потекла из-под его напудренного парика. А колдун не унимался:

— Убить его надобно, и прах его — над упокоищем Властелина развеять. И выбрать достойного среди нас! Доколе эти Европейские выскочки будут править на нашей земле? Сколько нам еще терпеть их! Да снизойдет на них Черный Мор! Да не примет земля их кости!

В большой зале все притихли, а потом зароптали вновь. Многих устраивал раньше Дюссельдорф, не позабыли его еще. Но были и голоса в поддержку колдуна.

И тогда встал Архип Петрович, разинул свою пасть, и испустил на бунтаря злых духов и демонов. Зал наполнился магическим пламенем. Глуты и мороки принялись рвать колдуна на части. Сползали по стенам сторожевые химеры, путали ноги Радогоща хвостами, жалили ядом.

Дико кричал колдун, призывая своих соплеменников. Но никто не вступился за него. Никто не осмелился.

Дюссельдорф плюхнулся в кресло без сил. Он знал, что сейчас, задумай кто еще взбунтоваться — одолеют его в два счета. Знал, что не справиться сейчас ему и с мор-глутом, один на один. Но виду не подавал. Поправил парик, насупился и крепко вцепился в золоченые подлокотники.

Поклонились ему колдуны, признали силу его и власть. Вздохнул Архип Петрович с облегчением и принялся распоряжения отдавать.

И тут ворвался в зал дворецкий, призрак-Ганс.

— Ваше высокородие! К нам Влад пожаловал. Просит вашей милости, подношение имеет…

Помрачнел Дюссельдорф еще сильнее и велел звать.

В залу вошел Влад. За его спиной маячил дородный детина. Упырь. Теребил шапку в руках, прятал глаза.

Влад держал в руках расписное фаянсовое блюдо, накрытое серебряным колпаком. Он подошел к отцу и поклонился.

Архип Петрович лишь молча на блюдо кивнул.

Влад озирался в поисках дворецкого, но тот не спешил к нему. Гости притихли. И тогда Влад схватил серебряный колпак, и, взревев от боли, отбросил его в сторону. Пальцы его, от прикосновения к серебру, дымились. Слезы лились из глаз. На блюде лежала голова. Голова мор-глута.

Сперва не поверил Архип Петрович в происходящее, ведь невозможно отделить от мор-глута голову, чтоб тот не рассыпался бесплотными сгустками, но потом признал в голове этой старшего сына своего, Ивана.

Поднялся Дюссельдорф, подошел к Владу и крепко обнял его. А потом — велел гостям убираться прочь, а сам с сыном направился в свой кабинет.

— Прости меня, отец, — причитал Влад, — но ничего я не мог сделать. Не остановить мне было Ивана. Не одолеть его глутов.

— А где же наставник твой, Граф Цепеш? — спросил Архип Петрович.