Юлия Зонис - Контра

Жестом фокусника профессор спрятал блестящую монетку в кулаке, а оттуда показалась другая. Тоже пятирублевка, но, похоже, фальшивая. Одна сторона у нее целиком заржавела, и на второй проступили первые пятна ржавчины. Профессор повертел монетку, а затем кинул Андрею. Тот автоматически поймал.

– Похоже?

Андрей поглядел на монету, лежащую на ладони. Пятна ржавчины. Черные пятна Границы там, на севере, на болотах. И на юге, в пустынях и среди гор. Ржавчина, медленно разъедающая светлый металл. Да, это было похоже.

– Сначала я думал о ноже. Это очень распространенный мифологический мотив: брат или друг при расставании вручает остающемуся нож. Пока лезвие чистое, ушедший вне опасности. Ржавчина на лезвии означает болезнь или смерть. Я удивился, насколько это точная аллегория нашего мира. И насколько древняя. Видимо, даже египетские маги и вавилонские гностики что-то подозревали. Сначала я думал использовать нож, но потом мне подвернулась эта монетка.

Андрей смотрел на пятирублевку, и ему казалось, что даже сейчас, пока профессор говорит, ржавые пятна расширяются.

– Процесс нельзя остановить. Мертвых всегда будет больше, чем живых. Вы в СКР должны понимать это лучше, чем где-либо. Все ваши меры, простите, смешны. Надо либо вовсе запретить рожать детей, и тогда человечество вымрет быстро, либо нас со временем вытеснят. Уже сейчас Граница проходит по заселенным территориям. Представьте, что будет, когда она начнет проступать в центре городов. Нет, дослушайте, прежде чем возражать. Два ребенка на семью, мальчик и девочка – это позволяет худо-бедно поддерживать популяцию, но проблемы с Границей не решает. Кстати, численность населения все равно сокращается. Возьмем хоть ваш случай – вы ведь второй сын в семье, так? Сейчас вам бы не дали появиться на свет или отправили бы в этот ваш ужасный приют, где людей уродуют. Вы знаете, что, когда я еще был депутатам, я голосовал против приютов? Это нарушение прав человека и извращение человеческого естества, это хуже Границы.

Андрей хотел возразить, но профессор властно поднял руку.

– Помолчите. Я знаю, что вы сейчас скажете. Вынужденные меры, временные, пока не будет найдено решение. Кстати, ваши же аналитики, из СКР, выпустили недавно закрытый бюллетень. Согласно нему, через пятнадцать лет наша численность сократится на десять процентов, а еще пять будут составлять ыырки. Некоторые мои коллеги сейчас строят модели нового общества. Они считают, что через пятьдесят лет три четверти населения Земли будет ыырками, и Граница исчезнет. Якобы потому, что ыырки интегрируют в себе оба мира. Я считаю, что это глупость. Они такие же люди, как мы, просто со странными способностями. И они тоже умирают. Граница будет ползти, чем дальше, тем медленней, но будет, пока не захватит весь мир. И тогда останутся одни мертвые. У меня нет достаточно данных с той стороны, чтобы делать прогнозы, но, полагаю, ничего хорошего человечество не ждет. Мертвые не рожают детей. У них нет мотивации – ни инстинкта сохранения рода, ни жажды познания. Цивилизация мертвецов обречена. Сейчас они еще проявляют слабый интерес к жизни, из-за того, что их близкие пока здесь. Но лишь немногие из них, и лишь временно. Когда живых не останется, наш мир погибнет.

Андрей смотрел на монету и думал о Митьке. Не о мертвом с глазами – огоньками, не о Митьке-из-сна. О живом Митьке. Митьке, играющем в песочнице с маленьким мальчиком. Этим мальчиком был сам Андрей. Когда шрамовник поднял голову, профессор протирал очки, смущенно пофыркивая.

– Вы извините меня, Андрей. Что-то я заговорился и погорячился.

Он напялил очки на нос. Те все время сползали с переносицы, потому что оправа не подходила – шельма-мастер обманул. Десять лет профессор носил все те же очки, лишь изредка меняя стекла. С возрастом он становился все более близоруким, и это было странно, ведь обычно все происходит наоборот.

Андрей пожал плечами:

– Не за что извиняться. Я не обижен.

– Нет, мне надо извиниться, – настойчиво повторил профессор. – Вы ведь хороший молодой человек. Чистый, честный. Я вижу. Так что вы уж простите брюзжание старика. Это от бессилия. Доктора мне обещали от силы еще два-три месяца. Я ухожу, осознавая, в каком страшном беспорядке оставляю мир. И я ничего, ничего не могу поделать. Наверное, это общая беда моего поколения – нам все казалось, что надо что-то делать, что-то изменять, что от нас зависит сделать мир лучше. А это не так. Вы знаете, Андрей, по ночам мне очень страшно. Я совсем один, лежу и думаю о смерти. Сто лет назад люди были счастливы. Они ведь не знали наверняка, что их ждет.

– Мы тоже не знаем наверняка, – тихо заметил Андрей.

Профессор, кажется, не расслышал.

– Да, так вот я лежу и размышляю, и мне иногда кажется, что весь наш мир – это какая-то чудовищная ошибка, уродливый эксперимент. Какой то высший, простите за банальность, разум. Инопланетные вивисекторы, пришельцы – да кто угодно – решили испытать нас. Но для чего? Зачем? Я думаю и не нахожу ответа. Может быть, у вас есть ответ?

Андрей покачал головой и встал. Профессор приподнялся в кресле.

– Уже уходите?

– Да, надо идти.

Он поколебался несколько секунд и соврал:

– Я зайду к вам на той неделе.

Профессор оживился:

– Заходите непременно. Мы еще потолкуем. Может, вместе выберемся на дачу и Димку с Аленой Валерьевной прихватим…

Уже у дверей Андрей обернулся.

– Не публикуйте эссе. У вас будут неприятности. Вам, может, ничего и не сделают, но подумайте о Даше и ее матери. К тому же все равно ваш труд в печать не пойдет.

– Да, да…

Профессор растерянно завозился в кресле.

– Вы так думаете?

– Уверен. Вы ведь для этого меня и позвали?

Малышев потупился и снова принялся протирать очки.

– Вы мне так и не сказали… Чем вы собирались закончить вашу работу? Какой выход вы видите?

Профессор взглянул на Андрея, близоруко щурясь.

– Я не вижу выхода. Если только… Это странная, нелепая мысль, пришедшая ко мне во время игры с монеткой. Я сам толком не понимаю…

Малышев поднял монету и поставил ее на ребро.

– Смотрите.

Андрей с трудом отделался от Даши у дверей подъезда. Та смотрела преданными собачьими глазами и никак не хотела уходить. Только сурово рыкнув, шрамовник заставил девушку убежать вверх по лестнице. Кажется, на площадке второго этажа она разревелась.

Шрамовник остановился посреди двора и посмотрел на часы. Можно было еще успеть заскочить к Вике – та жила недалеко. Однако идти не хотелось. Опять пятиминутные ласки и скомканное прощание. Вика плакать не будет, это точно, только вот приходить к ней с пустыми руками Андрей не привык. Да и не при параде. Андрей провел рукой по щеке. Пальцы кольнула щетина. Он не брился уже дня три. Утром будили звонками и вызывали в управление, требовали вносить в рапорт бесконечные мелкие поправки. Что-то им там не по душе пришлось в его последнем деле. Шрамовник недовольно поскреб подбородок. Если взять такси, можно успеть к Гагарычу. Там старомодно и просто, там подают отличный кофе в маленьких чашках, и притом работает последняя в Москве цирюльня. Там можно позволить себе расслабиться и хотя бы час-полтора ни о чем не думать. Андрей потянулся так, что хрустнули суставы, и решительно зашагал к въездной арке.