Мелисса Де ла Круз - Ведьмы с Восточного побережья

Джоанна обожала приводить особняк в порядок, руководствуясь, естественно, собственным вкусом и разумением. Она вообще полагала, что обновление дома — это некая непрерывная эволюция, которая никогда не заканчивается. И она предпочитала все делать сама. Скажем, целую неделю Джоанна посвящала тому, что собственноручно перекладывала в гостевой ванной комнате плитку и заливала цементом щели в полу. А теперь она энергично взялась за гостиную. Окунув валик в алюминиевый тазик с краской, Джоанна подумала: девочки, конечно, снова будут смеяться. Они часто подшучивали над ее привычкой несколько раз в году менять цвет стен, повинуясь внезапной прихоти. Например, целый месяц гостиная могла просуществовать со стенами цвета темного бургундского, но вскоре этот насыщенный оттенок сменялся спокойным голубым колером. Джоанна объясняла дочерям, что жизнь в статичной обстановке, где ничто никогда не меняется, действует на нее удушающе, и поэтому смена интерьера для нее более важна, чем покупка новой одежды. Уже наступило лето, что означало — пришло время сделать гостиную солнечно-желтой.

В тот день Джоанна была в домашнем наряде: клетчатая ковбойка, старые джинсы, пластиковые перчатки и зеленые кеды. Волосы она повязала красной банданой. Смешно, до чего же они седые. Хоть она постоянно их красила, по утрам все возвращалось на круги своя. Она просыпалась с белоснежными волосами, сияющими, как начищенное серебро. Джоанна, как и ее дочери, не была ни старой, ни молодой. Физический облик женщин соответствовал особенностям и задаткам каждой. В зависимости от ситуации Фрейя могла выглядеть и шестнадцатилетней, и двадцатитрехлетней, но всегда имела внешность девушки, щеки которой впервые вспыхнули от великой Любви. Тогда как Ингрид, хранительница Очага, выглядела на двадцать семь — тридцать пять, да и вела себя соответствующе. И поскольку мудрость приходит с опытом — даже если в душе Джоанна порой чувствовала себя юной школьницей, — ее облик был типичным для хорошо сохранившейся женщины лет шестидесяти.

Было приятно снова жить в родном доме, причем вместе с девочками. Их разлука слишком затянулась, и Джоанна очень по ним скучала — кстати, гораздо сильнее, чем хотела бы признаться в этом даже самой себе. В течение долгих лет после наложения Запрета ее дочерям пришлось скитаться в неведомых странах, не имея ни конкретной цели, ни конкретного занятия. Вряд ли Джоанна могла их за это винить. Дочери давали о себе знать лишь изредка, в основном, когда им было что-нибудь нужно, но не просто деньги, а поддержка, сочувствие, ободрение. И Джоанна терпеливо ждала. Она осознавала, что девочкам приятно всегда быть уверенными в том, что куда бы они ни направились — Ингрид, например, большую часть прошлого столетия прожила в Париже и в Риме, а Фрейя осела в Манхэттене, — мать будет стоять на кухне и резать лук для бульона. Да она и не сомневалась, что каждый раз они снова будут возвращаться домой, к ней.

Закончив дальнюю стену, Джоанна сделала перерыв и полюбовалась работой. Она выбрала бледно-желтый оттенок, цвет весенних нарциссов, цвет «улыбки нимфы», столь часто используемый Бугеро. [3] Адольф Уильям Бугеро (1825–1905) — французский художник. Удовлетворенная достигнутым результатом, Джоанна переместилась к следующей стене. Аккуратно накладывая краску вокруг оконной рамы, она выглянула в окно, за которым виднелись море и остров Гарднера с усадьбой «Светлый Рай». Ее утомил вихрь событий, связанных с помолвкой Фрейи. Бесконечные поклоны и расшаркиванья перед мадам Гробадан, мачехой Брана, изрядно надоели Джоанне. Кроме того, мадам Гробадан ясно дала понять, что ее мальчик слишком хорош для Фрейи. Джоанна, разумеется, радовалась за дочь, однако сложившуюся ситуацию оценивала достаточно трезво. Неужели ее девочка-дикарка на сей раз и впрямь остепенится? Хорошо бы Фрейя оказалась права насчет Брана. Пока она утверждает, что он — тот самый единственный, которого она столько лет ждала.

Впрочем, Джоанна не была уверена, что кому-то из них действительно необходим муж. И Фрейе следовало быть в курсе. Начнутся расспросы — где была, что делала?.. И если иногда Джоанна ощущала себя сморщенной старой каргой, чье тело сотни лет не знало мужчины, а в душе все пересохло и превратилось в пыль, то в такие дни она просто жалела себя. Тем не менее ей вовсе не обязательно было жить одной. В городке хватало пожилых джентльменов, ясно дававших понять, что они с огромным удовольствием сделали бы ее ночи не столь сиротливыми и холодными. Джоанна не являлась ни вдовой, ни разведенной, но не могла считать себя полностью свободной, незамужней женщиной, как бы ей того ни хотелось. Она и муж были отделены друг от друга. Да, это слово, пожалуй, наиболее подходящее. Они жили теперь отдельными жизнями, так захотела она сама.

Ее муж был хорошим человеком, заботливым и полностью обеспечивавшим семью. Он служил ей надежной опорой, когда все стало слишком плохо. Но в тот невероятно сложный период он оказался не в состоянии помочь детям, чего Джоанна ему не простила. Разумеется, он не виноват в наступившей массовой истерии и кровопролитии, но почему он не остановил Совет? Почему бездействовал в самый решающий момент? Бедные девочки! Она до сих пор содрогалась от воспоминаний. Джоанна никогда не забудет их безжизненные тела, едва видневшиеся в сумерках на холме. Нет, подобное забыть нельзя! Потом они вернулись к ней почти свободными и невредимыми — если, конечно, можно считать свободной птицу, которой подрезали крылья, лишили когтей и превратили в домашнюю клушу! И Джоанна не смогла совладать с собой и отыскать для мужа хоть какой-нибудь уголок в своем сердце.

— Верно, Гили? — спросила Джоанна, оборачиваясь к ручной воронихе Гилберте. Та была полностью посвящена в ее мысли и сидела рядом, на футляре стенных дедовских часов.

Гили расправила крылья и, вытянув длинную черную шею, посмотрела в окно. Джоанна невольно последовала за ней взглядом и, увидев то, на что указывала Гили, даже валик свой выронила. Брызги краски разлетелись по каменному полу. Она попыталась вытереть их башмаком, но только размазала кляксы.

Ворониха нетерпеливо каркнула.

— Хорошо, я сейчас спущусь и все выясню, — сказала Джоанна. Она вышла из дома через заднюю дверь и прошла прямиком в дюны. Разумеется, здесь они и лежали — три мертвые птицы. Похоже, они утонули. Оперение насквозь промокло и выглядело крайне спутанным, только кожа вокруг когтей выглядела опаленной . Тела покоились на чистом нетронутом песке в форме безобразного креста.

Джоанна долго глядела на мертвых птиц. Какая жалость! Что за бессмысленное убийство! Они ведь были исключительно красивыми, три крупные хищные птицы с белоснежными грудками и эбеновыми клювами. Скопы — их в здешних местах водилось немало, а на острове Гарднера, прямо на берегу, гнездилась целая колония. Эти создания довольно опасные, но весьма уязвимые, как, впрочем, и все дикие животные, выживающие под натиском технического прогресса.