Владимир Венгловский - А зомби здесь тихие (сборник)

– Забыли, гниды позорные, как передо мной в грязи ползали, в верности клялись? Что, воровская честь уже ничего не стоит? Фека, мы с тобой кровью повязаны, забыл? А ты, Ереван? Вспомни, как на киче чалились. А этот, – он кивнул в сторону Щеголева. – До чего же мы дожили, что такая мразь посягает на вора. – Барон сурово повел бровью.

– Прости, батяня, – всхлипнул Геворкян. – Бес попутал.

Щеголев попятился назад, озираясь и оглядываясь на разбитые окна. Только Феоктистов, ошарашенно мотая головой, остался, где был.

Барон лениво приблизился, стволом помповика ткнул Феоктистова в развороченную пулями грудь, и тот загремел по ступенькам.

– Шухер, менты! – истерически заорал Геворкян. – Мусора, билят!

– Хрен-то с ними, – отозвался Феоктистов.

– Уходить надо, – заверещал Щеголев и рванулся к выходу.

Внезапно входная дверь распахнулась, впустив запах травяного дымка и жженых перьев. На пороге появился высокий негр в черном плаще. Лицо его было расчерчено белой глиной, черные ладони сжимали обод плоского, блином, барабана.

– Хозяин, – прошептал Геворкян.

Небрежно пнув замешкавшегося Щеголева в зад, негр сделал два шага вперед.

– Не подходи! – наставив ружье на гостя, завопил Барон.

– Мне не обязательно подходить к тебе, – медленно сказал негр. – Мне даже не надо быть рядом. Но я хочу это видеть. На, лови.

Негр махнул рукой. Пестрый круглый предмет описал в воздухе параболу, угодил Барону в грудь, и пахана скрутило волной чудовищной боли. Барон заревел и, раздирая грудь ногтями, повалился навзничь.

Когда выстрелы прекратились, крики смолкли и барабан затих, Огурцов осторожно выбрался из-под забора, приподнялся на четвереньки и пополз к усадьбе. Он успел увидеть метнувшиеся от входа тени. В следующий момент невидимая сила оторвала Степу от земли и с размаху приложила о штакетник. Он сполз по доскам забора спиной и потерял сознание.

Когда Огурцов очнулся, все уже кончилось. Во дворе несколько незнакомых милиционеров, видимо, из Сестрорецка, стаскивали под навес тела убитых.

Возле крыльца лейтенант Спицын блевал на молодую майскую траву. Завидев Огурцова, он виновато выпрямился, отер губы и кивнул в сторону дома:

– Потапов там. Иди…

– А ты?

– Я уже был, – Спицын скривился, схватился за рот, отвернувшись с явным желанием продолжить.

В доме пахло сложной смесью пороха, крови, гниения и человеческих испражнений. С площадки второго этажа мерно капали капли крови.

– Поднимайся сюда, – позвал Потапов. – Интересно, кто это его так уделал?

В луже крови лежало то, что недавно считалось паханом и воровским авторитетом. Задний проход у него был разорван, оттуда лезли наружу сизые волны кишок. Грудь была основательно порезана, язык наполовину вырван и свисал из-за порванной щеки в красную глянцевую лужу.

Огурцов не стал рассматривать детали, отвернулся и уставился в пол. В углу он заметил необычную вещицу, подошел, поднял.

– Взгляни, – он протянул Потапову куколку в кацавейке и плисовых штанишках. Из задницы куколки торчал карандаш, тряпичный рот был разорван, а восковую грудь пересекали поперечные полосы. – Дети, что ли, баловались?

Происшествие в дачном поселке под Сестрорецком списали на воровские разборки. Вдову Цуряну, от пережитого тронувшуюся умом, определили в сумасшедший дом, а усадьба досталась по наследству дальней родне, ни в каком криминале не замешанной.

Двадцать пятого мая, аккурат в День свободы Африки, Огурцов отозвал Потапова в сторонку.

– Слушай, Володя, давно хотел тебя спросить. А этот, черный, как его, Баминго Дзанга. Он там был, в Сестрорецке?

– Был, – спокойно сказал Потапов. – Я с ним встретился у ворот.

– И что?

– А ничего. Руку пожал и в глаза посмотрел.

– Как?! Он же убийца! На нем те трое, да и Барон.

– Да-а? – Потапов весело взглянул на Степана. – А скажи-ка, каким образом, способом и орудием был умерщвлен гражданин Цуряну?

Огурцов пожал плечами.

– Эксперты теряются в догадках. Говорят, что руками.

– Представляешь, как преступник забрызгался? А на Баминго ни капли не было. К тому же есть такая деталь, как дипломатическая неприкосновенность. И еще один фактор.

Потапов похлопал по карманам в поисках сигарет. Огурцов протянул ему пачку «Партагаса». Капитан сморщился, но сигарету взял, закурил.

– Так что за фактор? – не выдержал Степан.

Потапов задумчиво выпустил струйку дыма и внимательно посмотрел на Огурцова.

– Справедливость, Степа. Справедливость.

Поговаривают, что в старом подземном бункере, затерявшемся среди дюн на побережье Финского залива, поселилось привидение. По слухам, оно безвредное, только несколько грубовато и безлунными ночами бранится на три голоса. Якобы, если вслушаться, можно различить загробные слова: «билят», «ништяк», «в натуре» и совсем уж экзотическое «кочумай». Иногда прохожим удается разобрать, как два грубых голоса, гортанный и хриплый, грозят третьему, писклявому. А самым-самым везучим случалось услышать, как привидение поет.

Слова едва различимы, но доходят до самого сердца: «Не собирай посылку, мама, на почту больше не ходи. Твой сын уходит наконец-то в объятья вечной темноты. Теперь никто его не тронет, последний хлеб не украдет, в тайгу прикладом не погонит… Не плачь. Теперь он отдохнет».

– Немой! Слышь, Немой. – Сильные руки тормошили Полозова, разрушая сладкую магию сна. – Маныч помер. Да проснись ты!..

Защищаясь, Андрей отмахнулся от наседающего противника, и тот сразу оставил его в покое. Соседняя койка заныла, заскрипела, и горячий шепот засаднил, надрываясь, в другой угол тесного помещения:

– Рыка! Вставай, просыпайся. Манычу крендец! Толкни корейца…

Андрей открыл глаза. Ничего нового. До войны – обычный гостиничный номер на одного человека. Теперь, после небольшого, но вдумчивого апгрейда, – восемь мест со всеми удобствами: душ, умывальник, унитаз. Никаких тумбочек, шкафов и перегородок, – это чтоб, в случае чего, прятаться постояльцам было негде. Стены тускло-желтого цвета, а это чтоб не фонило, не мешало охране целиться в тех, кому негде спрятаться. Высокий потолок в черных пятнах светильников, опутанных сеткой из стальной проволоки, три стены и решетка. Решетка? Чтоб не разбежались, – стрелять удобнее, когда цели в куче. Дальше, за решеткой, – коридор, которым после побудки предатели идут в столовую. А как же иначе? – худую скотину тоже кормить надо. По-другому только на убой… что, впрочем, неизбежно и является лишь вопросом времени.

Во сне было лучше. Светлее, просторнее. Необъятное небо и трава до горизонта. А еще он пел. Ни слов, ни мелодии не припомнить, но это была чудесная песня… в полной тишине. Впрочем, сейчас вроде бы тоже тихо. Ни привычного шума в ушах, ни прострелов, к которым Андрей еще в госпитале приспособился.