Наиль Измайлов - Никто не умрет

Под душ я встать не рискнул — не хотелось в ванне оставаться. Выбрался очень быстро, косясь сквозь пену и слезы, вымыл голову в раковине, обтерся мокрым полотенцем, прокрался, обернувшись им, за сухим и за новыми спицами, которыми по новой истыкал стоки ванны и раковины, вентиляцию и даже унитаз — насколько уж гадливость поборол. Деревянное острие ездило по изгибам труб и возвращалось в лучшем случае с темными соскобами, напоминающими тот фонтанчик лишь поверхностно.

Я не знал, что это за фонтанчик. Это была не такая нечисть, как убыр, — но что-то явно нечистое, без анализов понятно. Я не знал, совсем ли ушла нечисть и, если нет, посмеет ли высунуться еще. Но я твердо знал, что теперь оставить Дильку было невозможно. Не буду же я с ней постоянно в туалет и ванну ходить. И с собой тащить не могу — мне же еще с Лехой закончить надо. И с Зульфией, кстати, тоже.

Что ж у нас вечно всё по диагонали-то.

Ладно, будет зато повод побыстрее управиться.

Пред Дилькой я предстал уже спокойным, чистым и несгибаемым. Дилька, к счастью, ничего не услышала и не заметила — ни моих морских сражений, ни дальнейших зачисток. Сидела, довольная, и улыбалась — по телику мультики про Машу и медведя показывали. Пока ее брата умучивали. Чего ж не поржать-то. Ну, пусть дальше у Гуля-апы ржет.

И будет ржать, похоже. Я думал, Дильку уламывать придется, объяснять, врать чего-то. А она спросила: «А ты?», потом: «А кот?» — и потом: «А когда мама и папа вернутся, ты меня заберешь?» Довольно кивнула и пошла собираться да мучить кота напоследок — ласками, инструкциями и требованием дождаться ее возвращения.

Гуля-апа тоже отреагировала как ненормальная. Я готовился сочинять всякие душераздирающие подробности, а она буквально пару вопросов про родителей задала — как состояние да где лежат. И принялась уговаривать, чтобы я тоже сюда переехал. Жестко, главное, так.

Если бы не это, я бы, наверное, согласился — хоть и знал, что ей с Ильнур-абыем и Самиркой в микродвушке и так не слишком просторно, а еще два постояльца превратят квартирку в муравейник. Здесь было тепло, уютно и пахло пирогами. Но обидно стало — что значит «Ну как ты себе представляешь — одному жить? Не выживешь же»? А вот так и представляю. До сих пор выживал как-то, между прочим, чуть не сказал я вслух, но сдержался и даже пообещал подумать над предложением. Гуля-апа внимательно на меня посмотрела, потрогала кончиком пальца подживающую ссадину на скуле и сказала:

— Пошли покормлю хоть.

А я не хотел есть, совсем. Я всё закончить поскорее хотел, а меня отвлекали. Все. Они же ничего не понимали, никто, вообще никто. Не понимали и не могли понять, что происходит, чем это страшно и как с этим бороться. Вернее, не бороться, а гасить. Быстро и напрочь.

Я поспешно попрощался и побежал. У лифта вспомнил и побежал обратно. Гуля-апа держала дверь приоткрытой и что-то вполголоса говорила Дильке. Дилька стояла в верхней одежде, стискивала Аргамака и глядела в пол сквозь пакет со своими вещами, которые мы додумались собрать в последний момент. Я сунул голову в дверь и сказал:

— Дилька.

Она вскинула голову, просияла и побежала ко мне. То есть не побежала, а рванула с места и тут же перешла на спокойный, ленивый такой шаг. Как большая, важная и страшно занятая барышня, которой абсолютно все равно, куда срывается ее нескладный абыйка и на сколько она остается в чужом доме. Молодец девка.

Я протиснулся мимо Гуля-апы, сказал «Дильк, ну, пока» и неловко чмокнул сестру в макушку. Она тоже неловко облапила меня, тут же отошла и потащила с себя куртку. Гуля-апа смотрела на нас с удовольствием, а Самирка из-за угла — с нетерпением. Он Дильку обожал. Идти уже, что ли, подумал я нерешительно. Время утекало как песочек по сорванным ногтям. Дилька, не оборачиваясь, махнула мне рукой и сказала «Пока!».

Я кивнул и побежал — не к лифту, а по лестнице. Надо было торопиться.

Меня ждал Леха.

Я же не знал, что он впрямь ждет. И не один ждет. Не знал, а должен был знать, урод безмозглый.

Звонить Лехе в дверь я не стал — то ли заметил чего, то ли запах почуял. Из запертой-то двери запах слабее вытекает, а тут на пол-пролета вниз старым кострищем несло. Дверь в самом деле была прикрыта, но не заперта. Я раскрыл ее и прищурился в темный коридор. Пахло костром и мусором. Как у нас, короче.

Устал я от этого запаха, или просто нервы кончились. Вместо того чтобы красться, окликать и чутко вертеться по сторонам, заранее оценивая опасности, я сжал кулаки и потопал, не разуваясь.

У Босенковых, как и у Гуля-апы, была двушка, хоть и другого проекта, со здоровенной кухней и неправильной формы залом. С кухни разило гадостно, а в зале было слишком светло, поэтому я побежал в Лешкину комнату. И застыл на пороге.

Там было пусто и прибрано — кровать заправлена, пол чистый, все такое. На этом фоне раздолбанный монитор в верхнем ящике стола особенно пугал. Его будто о косяк со всей дури шарахнули и, обрывая провода, сунули в стол — насколько влез. Влез не особо.

Я огляделся, подумал и все-таки шагнул вперед. Видно было, что в комнате никого, ни под столом, ни под кроватью, но нельзя же не поглядеть за занавесками и в шкафу. Вот ведь дурь какая. Ну поглядел. Зашел в зал, в туалет и ванную. Свет там, кстати, нормально включался и было чисто, хоть и со странностями — например, в ванну разбили горшок с кактусом — как яйцо в сковороду, — унитаз был заткнут несколькими рулонами туалетной бумаги, а стол в зале аккуратно перевернут вверх ножками. Одни волосок к двери лепят, чтобы чужака отследить, а другие, получается, вот так, подумал я, малость дурея, и отправился смотреть, что же творится на кухне.

На кухне ничего не творилось. Там сидели Босенковы в полном составе. Молча и неподвижно.

Окно было плотно зашторено, но занавески на кухне были, как положено, легкими и тонкими. Свет все равно просачивался угловатым пятном. Поэтому, наверное, стол был отодвинут почти к холодильнику и дядя Вадим сидел за ним боком к двери. Тетя Лена сидела с другой стороны, а Леха — на стуле, вдвинутом в нишу между холодильником и кухонным гарнитуром. Одеты все были по-домашнему, сидели в одинаковых позах, с обвисшими плечами, чуть сгорбившись, и то ли дремали, то ли рассматривали сложенные на коленях руки.

Почему-то я очень испугался. Они ничего не делали, не смотрели на меня, да и выглядели более-менее, уж по-любому лучше моих. А я испугался так, что продышаться смог через полминуты и с трудом — хоть дышать плотно забившим кухню смрадом было непросто. Продышался, а что делать, не знал.

— Лех, — позвал я тихонько, сам не понимая, хочу ли быть услышанным.

Босенковы не пошевелились, никто.

Я осторожно, по стеночке, прошел к окну и с трудом сдержался, чтобы не раздернуть штору. Дико хотелось распахнуть окно, чтобы вонь эта развеялась, да и чтобы орлы эти забегали. Или хотя бы двинулись.