Наиль Измайлов - Никто не умрет

Däw äni скомкала платочки, сунула их в карман пальто и спросила, запинаясь:

— Наиль, все-таки скажи, что здесь?.. Тебя обидели? Кто?..

Она запнулась и стала разворачиваться к Сырычу, как танковая башня. Сырыч махнул рукой, сморщился и торопливо вернул ладонь под горло.

— Däw äni , я в порядке, я руку ушиб, но несильно, а тут просто… — Я запнулся, пытаясь сообразить, можно ли как-то описать, что тут просто.

— Просто что? — воскликнула däw äni , поворачиваясь ко мне и успокаивающе тряся ладошкой, — наверное, я опять как-то уехать попытался. — Что? Тут лазарет какой-то или, не знаю, бойня? Это кто, директор? Она тебя обидела, Наиль, честно скажи? У вас в школе всегда так принято или только первого апреля?

Я хмыкнул, хмыкнул еще и загоготал, шипя на вдохе и стараясь подвернуться так, чтобы страдать поменьше. Сырыч, насколько я различал, сел на пол — там и хихикал, устало и в обнимочку с самим собой. Däw äni посмотрела на нас, махнула рукой и уселась в директорское кресло, подтащив его поближе ко мне.

— Папа и мама где, Наиль? — спросила она и тут же очень быстро добавила: — И дед, дед… Он к вам приехал?

Я отвечал сквозь смех, без подробностей и лишнего вранья, но так, чтобы обошлось без вызова моих любимых психиатров. Постепенно успокоился и вернулся в несиплый голос и внятный тон. Däw äni слушала как всегда — ахая и перебивая вопросами невпопад, вытирала слезы с потом вперемешку — и обмахивалась полами расстегнутого пальто, снять которое не догадалась. Шапку она тоже не сняла — женщины, я заметил, почему-то не любят шапку снимать. Я тоже разлюбил, да вот отвлекся. Но главное däw äni поняла: взрослые в больнице с чем-то непонятным, но не слишком опасным, внук балбес, но в больницу не хочет, а внучка…

— Наиль, а Дилечка где? — спросила däw äni.

— Она разве не с тобой? — спросил я тупо.

Я и впрямь думал, что Дилька где-то рядом с däw äni. В голове так сработало, когда ее увидел: о, теперь все мои здесь, все хорошо, плохое кончилось, сейчас домой пойдем.

А так не бывает, видать, чтобы сразу и плохое кончилось, и хорошо, и домой.

Еще я почему-то думал: ну не будет так, чтобы я один все тащил, тащил и тащил — и никто бы не помог. Все это время я ждал, оказывается, пусть не волшебника в голубом вертолете, но кого-то сильнее, умнее или умелее. Кто меня отодвинет и скажет: «Ну все, пацан, ты сделал, что мог, теперь отдыхай». И дальше впишутся большие.

Не впишутся. Нет больших. Есть däw äni , и Сырыч есть. Больная испуганная женщина и сломанный испуганный мужчина. Хорошие ребята, но не спасители ни разу.

Я спаситель, что ли? Я вам не больной и не сломанный?

Я просто старший по мужской линии. Временно. И пока время не вышло, буду защитником, спасителем и вообще кем надо, хоть и не хочется. А что сил нет — кого это волнует. Даже меня не очень. Силы кончатся — хоть отдохну. Только Дильку вытащу сперва. Ну и däw äni , конечно. Раз она не защитница, значит, как это, защищаемая.

Вперед, защитничек.

Ох. Как же мне это надоело.

Я чуть не заплакал, честно говоря. Да и заплакал бы, если бы время было. А его не было.

Дильку кто-то увел. Неважно кто. Враг. Не врагов в этом кабинете в последние часы не было, если Дильку не считать, ну и Сырыча. Враг зачем-то увел сестру, вот и все. Где тут повод для раздумий и сомнений? Что случилось — ясно, что делать, тоже ясно. Как — отдельный вопрос. Решим.

Я прикрыл глаза, чтобы обмануть весь мир и особенно свой затоптанный организм, и спросил:

— Анвар Насырович, вы не это… Не заметили, куда моя сестра…

— Не успел, к сожалению, — сказал Сырыч булькающим голосом.

А ведь ему врач нужен, подумал я. И директрисе нужен, и Катьке. И всей школе. Пусть не тотчас, а после процедур. Кто бы их сделал еще. Кто бы, кто. Типа выбор большой.

Как же я задолбался.

Я зарычал — не от боли, между прочим, а от бешенства — и встал. Удивительно быстро и почти ловко. И обломки указки подхватить успел. Подобрать не сумел бы. Мощная указка, почти не обуглилась. Надолго хватит.

Еще меня бы хватило.

— Наилёк, ты куда? — неуверенно спросила däw äni , тоже пытаясь встать.

— Däw äni , это вот Анвар Насырович, он у нас химию ведет. Ты посмотри, пожалуйста, он ушибся, помочь надо, — пробормотал я и продолжал бормотать что-то еще, а сам уже переминался с ноги на ногу, словно втискивался в затвердевший от долгой лежки костюм, рыскал головой, щурился и морщился, пристраивая охотничий взгляд к месту, где охотиться нельзя. Нельзя охотиться в городе, и нельзя охотиться в доме. Охота — на зверей, а зверям в доме делать нечего.

Тогда не охота, а уборка. Генеральная.

Знать бы еще, кто генерал.

— Наиль, ты никуда не пойдешь, — донеслось издалека, слабенько так.

Däw äni сместилась с края мира в центр, перекрыла его и заговорила про руку, здоровье, постельный режим и ее труп, через который она выпустит меня отсюда, ты понял, Наиль? А я почти и не понял. Каждое слово звучало страннее предыдущего, будто началась фраза по-русски, а потом через белорусский и польский ловко перескочила на какой-нибудь литовский или хинди.

— Däw äni, слушай ушами, головой и сердцем, — сказал я, удивляясь, что умею так говорить. — Враг забрал мою сестренку. Я Наиль, сын Рустама, сына Идриса, сына Исмагила, сына Хисаметдина, сына Фат куллы, сына Ярми, сына Габдекая, их наследник и потомок. Я их помню. Я буду жить так, чтобы моим потомкам не стыдно было помнить меня. Я приведу сестренку. Жди.

— Nindi doşmannar, onığım? [30] Какие враги, внучок? (тат.) — спросила däw äni тихо, но теперь я слышал ее отчетливо.

— Yawız doşmannar, däw äni , [31] Злые враги, бабуля (тат.). — ответил я.

Наклонился, поцеловал däw äni в смуглую соленую щеку и сообразил, что сильно выше ее. Пора доказывать, что рос не зря.

Правая рука почти не чувствовалась, зато и не болела. Я кивнул däw äni , которая не отрывала от меня мокрых глаз, бормоча «Bismillah» , и пошел к двери.

— Sin qayçan tuğan teleñöyrenep belgän? [32] Ты когда родную речь выучить успел? (тат.) — успела спросить däw äni .

— Waqıtında , [33] Вовремя (тат.). — ответил я, махнул рукой, отсекая домашнее, и вышел.

В качественную, богато детализированную игру с супердвижком, текстурами, объемным звуком и всеми делами.

И это не я, а персонаж игры стремительно охватывал коридор коротким взглядом, вписывал в разные кусочки таблицы все важное и неважное — далекие голоса, хлопнувшую дверь внизу, уровень уходящего за подоконник солнца, несвежесть воздуха в глухих углах, прочность стендов на стенах и свежесть следов на линолеуме. Следы почти не читались, но мне — вернее, персонажу — хватало и прозрачных намеков: черточки от шаркнувшего торца подошвы, не успевшего расплыться сладкого запаха духов и обесцвеченного волоска, встрявшего между плинтусом и косяком ведущей к лестнице двери.