Ричард Матесон - Корабль смерти, Стальной человек и другие самые невероятные истории

— Они не мятные, — произнесла она, огорченная.

Грейс вскинула руку и вцепилась зубами в костяшки пальцев.

Взгляд ее безумно метнулся к Рею.

— Проглоти их, Дорис, — сказал Рей. — Давай, они вкусные.

Дорис заплакала.

— Нет, мне не нравятся.

— Глотай!

Рей вдруг отвернулся, все его тело дрожало. Ричард пытался придумать способ заставить Дорис проглотить пилюли, но не мог.

Тогда заговорила его мать.

— Мы поиграем с тобой в одну игру, Дорис, — сказала она. — Посмотрим, успеешь ли ты проглотить все конфетки, пока я считаю до десяти. Если успеешь, я дам тебе доллар.

Дорис засопела.

— Целый доллар? — спросила она.

Мать Ричарда кивнула.

— Один, — начала она.

Дорис не шевельнулась.

— Два, — считала мать Ричарда. — Целый доллар…

Дорис смахнула слезинки.

— Настоящий доллар?

— Конечно, дорогая. Три, четыре, поторопись.

Дорис протянула руку за таблетками.

— Пять… шесть… семь…

Грейс сидела, зажмурив глаза. Лицо у нее побелело.

— Девять… десять…

Мать Ричарда улыбалась, но губы у нее дрожали, а глаза слишком сильно блестели.

— Ну вот, — произнесла она бодро. — Ты выиграла.

Грейс резким движением сунула таблетки в рот и быстро проглотила. Посмотрела на Рея. Он протянул трясущуюся руку и проглотил свои пилюли. Ричард опустил руку в карман за своими таблетками, но потом положил их обратно. Он не хотел, чтобы мать смотрела, как он их глотает.

Дорис начала засыпать почти сразу. Она зевала, и глаза у нее слипались. Рей подхватил ее на руки, и она привалилась к его плечу, обхватив за шею маленькими ручками. Грейс встала, и все трое пошли в спальню.

Ричард сидел за столом, пока мать ходила сказать им последнее прости. Он сидел, глядя на белую скатерть и остатки ужина.

Вернувшись, мать ему улыбнулась.

— Помоги мне убрать, — попросила она.

— Помочь… — начал он.

Затем замолк. Какая разница, чем теперь заниматься?

Он стоял вместе с ней посреди залитой багровым светом кухни и, ощущая абсолютную нереальность происходящего, вытирал тарелки, которыми никто уже не будет пользоваться, а потом убирал их в буфет, от которого спустя несколько часов ничего не останется.

Он все еще думал о Рее и Грейс в спальне. Наконец он вышел из кухни, не сказав ни слова и не оглянувшись. Открыл дверь и заглянул в спальню. Он долго смотрел на них. Затем снова закрыл дверь и медленно потащился обратно в кухню. Посмотрел на мать.

— Они…

— Все хорошо, — сказала она.

— Почему ты им ничего не сказала? — спросил он. — Как же ты позволила им сделать это, ничего не сказав?

— Ричард, — ответила она, — в эти дни каждый сам выбирает свой путь. Никто не вправе говорить другим, что им следует делать. Дорис их ребенок.

— А я твой?..

— Ты уже больше не ребенок, — сказала она.

Он закончил вытирать тарелки, пальцы у него онемели и дрожали.

— Мама, вчера… — начал он.

— Мне это неважно, — сказала она.

— Но…

— Это не имеет значения, — сказала она. — Эта часть пути подходит к концу.

Вот оно, подумал он, почти с болью. Эта часть пути. Вот теперь она заговорит о жизни после смерти, о небесах, о награде за добродетель и о неотвратимом наказании за грехи.

Она сказала:

— Пойдем посидим на крылечке.

Он не понял. Они прошли вместе через притихший дом. Ричард сел рядом с ней на ступеньки крыльца и задумался. Я никогда больше не увижу Грейс. И Дорис. И Нормана, Спенсера, Мэри, вообще никого…

Он не мог вместить в себя все это. Это было слишком. Все, что он мог сделать, — это сидеть неподвижно, как бревно, и смотреть на красное небо и громадное солнце, готовое их поглотить. Он даже не мог уже бояться. Страхи притупились от бесконечных самоповторений.

— Мам, — спросил он через некоторое время, — а почему… почему ты не говоришь со мной о вере? Я же знаю, что тебе хочется.

Она посмотрела на него, ее лицо было очень ласковым в этом багровом свечении.

— Я не имею права, милый, — сказала она. — Я знаю, что мы будем вместе, когда это закончится. Ты не обязан в это верить. Я буду верить за нас обоих.

И это все, что она сказала. Он смотрел на нее, поражаясь ее убежденности и ее силе.

— Если ты хочешь принять свои таблетки, — сказала она, — ничего страшного. Ты можешь заснуть у меня на коленях.

Он ощутил, как его пробирает дрожь.

— И ты не станешь протестовать?

— Я хочу, чтобы ты сделал то, что считаешь нужным.

Он не знал, что ему делать, пока не представил, как она сидит здесь одна, дожидаясь конца света.

— Я останусь с тобой, — сказал он порывисто.

Она улыбнулась.

— Если вдруг передумаешь, — сказала она, — только скажи.

Они немного посидели молча. Затем она произнесла:

— Как красиво.

— Красиво? — изумился он.

— Ну да, — сказал она. — Господь опускает за нами изумительный занавес.

Ричард не знал, что ответить. Но он обхватил ее рукой за плечи, а она прислонилась к нему. И одно он знал наверняка.

Они сидят на крыльце вечером последнего дня. И хотя для этого нет никакой очевидной причины, они любят друг друга.

— Но я же умер, — сказал он.

Отец смотрел на него, ничего не отвечая. На его лице ничего не отражалось. Он стоял над его кроватью и…

Только вот кровать ли это?

Он оторвал взгляд от отцовского лица. Посмотрел вниз — и точно, это была не кровать. Это был лабораторный стол. Он находился в лаборатории.

Он снова посмотрел на отца. Тело казалось таким тяжелым. Таким закостеневшим.

— Где я? — спросил он.

И вдруг понял, что звук его голоса переменился. Считается, что человек не знает, как в действительности звучит его голос. Но когда он меняется так сильно, это нельзя не заметить. Заметишь, если твой голос перестает быть человеческим.

— Питер, — в конце концов заговорил отец, — я знаю, ты станешь презирать меня за то, что я сделал. Я уже сам себя презираю.

Но Питер не слушал. Он пытался думать. Почему он такой тяжелый? Почему он не может поднять головы?

— Принеси мне зеркало, — сказал он.

Этот голос. Этот скрипучий, с присвистом голос.

Ему показалось, он задрожал.

Отец не двинулся с места.

— Питер, — сказал он, — я хочу, чтобы ты понял, это была не моя идея. Это все твоя…

— Зеркало.

Еще секунду отец постоял, глядя на него сверху вниз. Затем развернулся и ушел куда-то по выложенному темными плитками полу лаборатории.

Питер попробовал сесть. Сначала у него не получилось. Потом комната будто перевернулась набок, и он понял, что сидит, однако не почувствовал этого. Что же случилось? Почему он больше не ощущает свои мышцы? Он опустил глаза.

Отец взял со стола зеркало.

Но Питеру оно уже было не нужно. Он увидел свои руки.