Клари Ботонд - Любовники старой девы

— Что вы должны были совершить на маяке? Подать сигнал мятежным кораблям?

— Или это письмо адресовано не мне, или это ловушка, чтобы погубить меня!

— Кому нужно губить вас? Эти люди —…граждане нашего города?

— Не знаю.

— Вы разденетесь сами или палач поможет вам?

— Разденусь сам!

Жигмонт начал раздеваться. Страх не овладел его душой.

— Я хотел бы говорить с герцогом!

— Это невозможно и нужды в этом нет! Все, что вы желаете сказать герцогу, вы можете сказать мне!

Жигмонт почувствовал, что перестает владеть собой, его охватило естественное желание сказать что-то насмешливое, дерзкое. Он стянул рубаху через голову. Его смуглое тело, тонко мускулистое, сильное, округлая впадина между ключицами, открывшиеся мужские соски и пупочная ямка — производили впечатление какой-то беззащитности красивого нагого мужского тела. Он ощутил на себе пристальный взгляд палача. Эта беззащитная нагота соблазняла, она могла доставить порочное наслаждение терзать красоту, терзать с самой искренней жалостью! Вся соль в том, чтобы терзать и жалеть, жалеть терзаемого и себя! Всё это явно читалось во взгляде палача и ничего хорошего не предвещало!

— Что бы я мог сказать герцогу? — нагой человек остановился посреди комнаты с такой спокойной естественностью, как будто в обнаженном теле не заключалось ничего греховного. — То, что я скажу, ничего не изменит! Герцог стремится укрепить свою власть! Кто может запретить ему это! Я не лазутчик! Герцогу и это известно! Возможно, он казнит меня, желая показать, что не боится меня! Пройдет несколько лет и его герцогство будет захвачено воинами моей страны! Это будет наша земля, частица великого и обширного государства! В служении этому великому государству объединятся люди разных вероисповеданий и званий, будут едины, словно лепестки одного цветка! Это государство просуществует почти тысячу лет! А те маленькие царства и княжества, что возникнут на его обломках, будут мелочными, смешными и грызущимися между собой! Хорошо все это или дурно, не нам, людям, судить! Больше ничего я не скажу!

Эта странная речь захватила тех, кто ее слушал. Невольно пропало у них желание спорить, возражать, оскорблять говорившего. И когда тот замолчал, человек в черном, молча, дал знак палачу начинать…

— Вы ничего не объяснили мне! Вы снова солгали! — женщина в отчаянии прижала ладони к щекам. — Откуда в вас эта злобность? Вы не должны быть таким! Не должны!

— Не притворяйся! Ты знаешь, что я не колдун, а всего лишь самый обычный человек! И мои желания — желания обычного человека! И жесток я не более чем любой другой человек! Но свою жестокость ты всегда сумеешь оправдать, а чужую осуждаешь!

— Я умоляю вас, спасите его! Я навсегда останусь с вами! Я не уйду с ним!

— Я не верю тебе! Когда ты захочешь обмануть меня, ты сумеешь себя оправдать!

— Я попала к вам против собственной воли!

— Новая попытка оправдать себя! Вначале ты, как все дети, была подвластна воле отца. А потом ты пришла ко мне сама, я не заставлял тебя!

— Вы могли бы приносить людям радость!

— Не говори лживых слов! Чаще всего люди радуются, когда мучают друг друга! Это взаимное мучительство составляет соль бытия! В государстве, построенном на началах так называемой справедливости, было бы тошно и страшно, как в здании образцовой тюрьмы!

— Спасите его!

— Но я не могу потерять тебя!

— Я останусь с вами! Я клянусь!

— Хорошо! Но с этого дня он всегда будет видеть тебя такой, какой он увидел тебя в тот день, когда дал тебе кольцо! И не воображай, будто после моей смерти он сможет увидеть твою красоту! Это мое желание обладает страшной силой, оно — навсегда! Так что, если ты убьешь меня, моя смерть нисколько тебе не поможет! А вот если он увидит тебя мертвой, он снова увидит тебя прекрасной. Но, кажется, в свое время твоя удивительная красота не произвела на него впечатления! Мне известно — почему! Ну что, будешь умолять, просить, чтобы я открыл тебе тайну?

— Не глумитесь надо мной! Я согласна. Я принимаю все ваши условия. Все равно я не буду видеться с ним, потому что останусь с вами! Только спасите его!

— Спасти его легко! Ты сама спасешь его! Слушай…

Самое главное — внушать себе, что боль скоро пройдет, верить в это! Глаза целы, переломов нет. Так и надо лежать на боку, с закрытыми глазами, и терпеть. Больно дышать, тело все в кровоподтеках и ссадинах, синяки и ушибы распухли, но это ничего, это можно вытерпеть. Такое и прежде случалось. Пытки уже позади — это хорошо! Можно спокойно лежать на соломе… Хорошо, что темно — глаза болели бы от яркого света… Конец ли это? Такого ощущения нет! Значит еще не конец? Надо терпеть!

Дверь отпирают! Снова будут пытать?

Нет, это тюремщик! Принесли воду и хлеб! Тоже хорошо! Надо собраться с силами и заставить себя поесть! Лежа… протянуть руку… Вот так!.. Приподнять голову… отпить из кружки… Рука болит и затылок ноет… Но это и прежде бывало… Не стоит думать об этом… Никто не мешает… Надо спать…

Стражники оцепили эшафот на главной площади. Люди теснились вокруг, как всегда в подобных случаях. Палач ждал. Топор спокойно лежал на дубовой колоде. Большое лезвие поблескивало зловеще.

Вывели осужденного. За ним шли люди в черном из герцогской канцелярии. Один из них зачитал приговор. За преднамеренное убийство дворянина, состоявшего на герцогской службе, чужеземец приговаривался к смертной казни через отсечение головы.

Осужденный стоял, глядя на толпу. В его позе не было ни горделивости, ни упрямства, ни слабости; только кротость усталого измученного человека. Он невольно вызывал сочувствие.

Его спросили, хочет ли он помолиться, примет ли последнее напутствие священника.

— Не нужно, — кротко ответил он. — Господь уже простил меня.

Ударили барабаны.

Осужденный опустился на колени с некоторым усилием, видно было, что он измучен пытками.

И тут к эшафоту подбежала, задыхаясь, старая женщина. Она бросилась к Романо, начальнику городской стражи, он пропустил ее. Она не переставала повторять одно слово — «обычай!»

— Обычай!.. Обычай!..

Люди поняли её.

— Обычай! Обычай! — зашумела, заволновалась толпа.

— Пусть исполнится обычай!

— Нельзя отступать от обычая!

— Пропустите старуху!

— Пустите её!

Осужденный по-прежнему стоял на коленях. Палач оперся о топор и ждал.

Старуха поднялась на эшафот. Кое-кто узнал её. Иногда её видели на городских площадях. Она сидела тихо. Когда ей подавали милостыню, тихо брала, но сама не просила, не навязывалась, как это обычно делают профессиональные нищие.

Старуха была одета в длинное рубище, в котором как бы терялось её худое тело. Руки у нее были тонкие смуглые, испещренные темными пятнами, как бывает у старых людей. Лицо сморщенное, ссохшееся, глаза ввалились. Конечно, у нее не хватало зубов и говорила она не совсем ясно, но понять ее было можно.