Мария Галина - И все деревья в садах

Солнце корчилось в небе, как раздавленная медуза.

— На твоем месте, — сказал он, — я сделал бы так же.

— Воду жалко.

— Придем, я починю насос. Элементы вот в СБ заменю и починю.

По такыру пробежала многоножка. Небольшая, в две ладони. Он было пошевелил карабином, но передумал.

Далеко в пронзительной синеве неба парили черные точки, но ему ни на миг не пришло в голову, что это птицы. Он и слова-то такого не знал. Просто мелкие кровоизлияния на сетчатке. Жара…

Проклятое солнце! Будь все как всегда, они бы переждали самую жару под саманными крышами поселка, а к закату вышли бы в путь. Не получилось.

Он вдруг понял, что почти и не думает о тех, погребенных под вьющимся зеленым покровом. А ведь он же их знал. Смеялся с ними, окликал по имени, пиво пил. Я вроде должен горевать, удивлялся он сам себе. Точно — должен. Но — не горюю. Почему? Мы все разучились… чувствовать… Так, что ли?

Он остановился.

Фей, семенящая сзади, ткнулась ему в спину.

— Ты что? — спросила она горячим шепотом.

— Да все путем. Повязку еще намочу.

Не будет больше поселков. Одни хутора.

Я ничего не чувствую, потому что они чувствуют чувства. Ищут их. Чем больше народу, тем больше совокупного чувства. Надо научиться ничего не чувствовать. Тогда они нас не поймают. Они приспосабливаются. Мы приспосабливаемся. Так оно и идет.

Она вновь схватила его за плечо — все время за одно и то же место, где сустав упирается в ключицу. Там уже скоро синяк будет.

— Гляди!

На грани марева и плотной кромки такыра плелась какая-то фигура.

— Еще кто-то.

— Хуторянин?

Свет резал глаза, отчего контуры выглядели размытыми.

Он, не отводя взгляда от темного силуэта, похлопал по груди, нащупал бинокль на потертом ремешке, поднес к глазам.

— Не пойму.

Линзы исцарапаны песком, все в мельчайших мутных искрах.

— Уцелевший? — спросила она неуверенно, — тоже ходил куда-то? На хутор? Теперь возвращается?

Он снял с головы повязку, которая уже успела просохнуть, помахал ей в воздухе.

— Эй!

Человек вдалеке тоже помахал рукой.

— Эй! — вновь крикнул он, приложив свободную руку рупором ко рту.

Человек вдалеке повторил его движение.

Бинокль оттягивал шею. Он вновь поднес его к глазам. Что-то не то.

— Ян!

— Вижу, — сказал он сквозь зубы.

Сам он махал правой рукой. Человек — левой. Как в зеркале. Правая поднесена к губам. Рупором.

— Стреляй! — взвизгнула Фей. Плечо его она не выпустила.

Он процедил:

— Уйди, дура.

Поднял карабин. Оптический прицел давно сбит. Сделал поправку. Выстрелил.

Человек за холмом подпрыгнул, словно вдруг оказался босыми пятками на пламени. Даже, кажется, на миг завис в воздухе. Потом понял — его поддерживает нечто, ударившее в землю из разверстой груди. Упругий зеленый стебель. Стрелка.

— Мандрагор! — пробормотал он, скрипя песком на зубах. — Вот сволочь! Когда только он успел?

— Может, он откуда-то еще? Куда ты, Ян? Пускай осядут.

Стрелка рассыпалась прахом — на такыр медленно опадало зеленоватое облачко спор.

Он еще подождал, потом осторожно приблизился. То, что лежало на растрескавшейся бурой земле, уже ничем не напоминало человека. Огромный корень лежит, весь в волосках. И отростки — руки, ноги… Голова… Что-то в этом роде.

Как это у них получается? Он же видел одежду, головную косынку видел.

Запах? Запах…

— Пойдем, Ян, — Фей отбросила с лица пыльную прядку, робко посмотрела на него.

— Первое время, говорят, они были еще уродливей, — он пнул ногой пустую, сразу как-то высохшую оболочку, — совсем были на людей не похожи. Три ноги бывало, все такое…

Наверняка запах. Люди подпускали их к себе как раз, чтобы дать возможность спорам… укорениться.

— Но они обычно… никогда не подманивали путников. Только тех, кто на месте.

— Это да. Нас для них слишком мало. Они нас не чувствуют.

— Как же этот нас нашел, Ян?

Он молчал, чувствуя, как его заливает волна озноба. Похолодало, что ли?

— Пойдем, Ян. Пойдем скорее… Я хочу домой.

— Да, да — поспешно согласился он.

Он еще раз пнул ногой лежащего мандрагора. Тот не пошевелился. Будто так и надо.

Отстегнул от пояса флягу, протянул ей.

— На. Глотни.

Песок из бурого сделался багряным. А с неба действительно потянуло холодом.

Она задыхалась, хватая остывающий воздух ртом.

Он ей хотел сказать, чтоб она прекратила паниковать — приманит ведь мандрагора. Но не сказал — хуже будет.

… Уже когда они подошли к глинобитной ограде своего хутора, он знал… Уж очень было тихо. И калитка открыта.

Он отодвинул Фей плечом, но она все равно билась у него за спиной, о его спину, слепо и больно хватаясь руками.

Калитка открыта…

Он обернулся к ней.

— Это потому, что ты не давала ему отделиться, старая дура, — горько выкрикнул он, — если бы он отделился!

Она прижалась к нему, дрожа всем телом.

— Но, Ян… — пробормотала она, — мы же… нас же…все равно… не было… Их же осталось так мало… так мало…

Она сползла на песок и застыла, изредка вздрагивая. Он осторожно глянул за калитку. Под отсветом багровой, распухшей, огромной луны было видно, как шевелится за оградой плотная зеленая масса.

Скоро она пустит цветочные побеги, подумал он. И отрастит мандрагоров…

Он провел рукой по лицу.

— Командир, — пробормотал он.

Острая боль резанула грудь и так же быстро ушла. Я опять ничего не чувствую, подумал он, так же нельзя. Наверное, позже. Потом…

У него за спиной тоненько скулила Фей.

Темная, почти черная в свете луны, опара зашевелилась.

— Смотри, смотри!

— Там кто-то есть!

— Мандрагор!

— Нет! — вытолкнула она вместе с горячим воздухом. — Это он! Наш мальчик!

Мандрагор, думал он, надо же, как они теперь быстро…

Он подхватил карабин. Человеческая фигура поднималась из зеленого савана.

— Наш мальчик!

— Не думай! — крикнул он не оборачиваясь. — Не смотри!

— Но это же наш мальчик! Наш сыночек!

— Мандрагор!

Темная фигура пошевелилась. Зеленые плети, обвивавшие ее руки, задрожав, опали.

— Мама!

Боже мой, он говорит! Мандрагоры не говорят! Вроде…

Фей приникла к нему, слепо шарила по его плечам, груди.

— Он зовет меня! Зовет меня!

Потом она оттолкнула его и бросилась вперед, к калитке. Он успел ухватить ее подмышки и оттого никак не мог перехватить карабин.

— Мама!

Она обернулась, тянулась к его лицу скрюченными пальцами, пыталась достать глаза.

— Мама!

Там никого не может быть. Он это точно знал. Никого. Они стали пищей для вьюнка, перегноем, порождающим мандрагоры.

Но ведь мандрагоры никогда не разговаривали!

Имитировали жесты, походку, вернее, нет, не имитировали, заставляли людей самих приписывать родные черты грубому человеческому подобию. Впрочем… если так… почему бы им не заставлять людей не только видеть, но и слышать?