Александр Анин - Миллион миллионов, или За колёсиком

Потом он долго прокручивал в голове прочитанное, прилаживал так и сяк подробности, пока мрачная история осени 68-го года окончательно не сложилось у него в голове как «Спираль Надежды».

Когда Игорь Польских сказал приятелям, что проиграл в очко 50 рублей блатному по кличке Фашист, Саша Зубко и Валера Терёхин только молча покачали головами. Фашист в их районе, на Маросейке, был фигура известная своей беспощадностью и жестокостью. Потом Терёхин сказал: «Говорили тебе, Поль, не играй с блатными, а теперь видишь чего…» Они сидели в сумерках за школой на краю футбольного поля возле ямы для прыжков в длину, и Польских так двинул ногой Терёхина в бок, что тот опрокинулся, зарылся в деревянные опилки. «Тебя не спросил, с кем мне играть! Думай лучше, Трёха, где деньги брать! И ты, Зуб, тоже думай! А то как вино жрать на мои, так они вот… А как до дела, так мораль читать! По фигу мне ваша мораль!» – Польских не на шутку раскипишился и говорил, сузив глаза, растягивал гласные, подражая блатным. Именно он, восьмиклассник Польских, признавался среди них троих авторитетом, а не Терёхин, хоть и был на год старше, выше ростом и крупнее, и уж никак не Зубко, вертлявый, маленький, щуплый. «А я чего? – опасливо отодвинулся Зубко, – это вот он, Трёха. А деньги… пятьдесят колов! – он присвистнул. – Где ж их столько взять?» Польских достал пачку «Шипки», спички, протянул приятелям. Терёхин отвернулся, отряхиваясь. Двое закурили. Какое-то время сидели молча, глотали душный дым. Потом Зубко спросил: «Ну а Фашист-то чего?» Польских закусил губу, зло сплюнул: «А что Фашист? Говорит, в понедельник не отдашь, на процент поставлю…» «А потом? На перо?» – поёжился Зубко. «Не-а. Зачем? В деле заставит отработать». «В каком деле?» – не понял Зубко. «А я знаю?! Чего ты как дурак?! В ка-ако-ом де-еле, – передразнил Польских. – Найдет в каком. У них дел… хватает. А в дела замажет – всё! Не выпутаешься, хана!» Откинулся навзничь и, кривляясь, запел:

Здра-авствуй, милая-я тюрьма-а,

Ле-есенка протё-ёртая-я!

Вно-овь, родная, я-я к тебе пришё-ёл!

Ты-ы, тюрьма-тюрё-ёмушка-а,

Го-орькая судьбё-ёнушка-а,

Недо-олго я на во-оле погуля-я-ял!

И громко, истерично захохотал. Зубко с испугом на него поглядел. До того сидевший неподвижно Терёхин пошевелился: «Завтра воскресенье», – вдруг ни с того ни с сего сказал он, как будто ни к кому не обращаясь. «Ну и что?» – спросил Зубко, глупо улыбаясь. «Завтра воскресенье, – упрямо повторил Терёхин. – В школу не идти». Польских выпрямился: «Ну воскресенье, ну не идти, и что?» Терёхин протянул руку, вытащил из валявшейся на земле пачки мятую сигарету, чиркнул спичкой, закурил. Прищурился на огонёк, пустил дым ровными кольцами. «Молодец, умеешь, – ехидно похвалил Польских, – может, ещё что покажешь?» Терёхин перевёл взгляд на Польских, смотрел в упор, словно растапливал его стальные глаза бирюзовым светом своих. «Покажу», – тихо произнес он. «Не смотри так, Трёха, знаешь же, не люблю, – нервно попросил Польских. – Так что?»

Терёхин молча загасил сигарету, взглянул вверх на бледную предвечернюю луну. «Надька хвастала», – еле слышно уронил он. При этих словах Зубко дернулся, как укушенный, судорожно со всхлипом вздохнул. Польских, наоборот, сделался как каменный, застыл, только еле слышно шевельнул губами: «Что?» «Говорила, спираль у неё золотая…» «Спираль? – не понял Польских, – какая ещё, блин, спираль?.. Ага?! – Наконец до него дошло. – Спираль… Вон чего. Золотая. Тебе говорила?» «Ну не тебе же», – скривился Терёхин. «Ага! А хулишь ж ты с тех пор молчал, а? Может, сам хотел сходить?! Чтоб не делиться?!» – Польских встал и пошёл на Терёхина. Тот вскочил, громко закричал, сбиваясь на фальцет: «Дурак ты, Поль! Мудила!» В его крике было столько обиды и слёз, что Польских понял, что перегнул палку. Он разжал кулаки и снова опустился на землю. «Ну ладно, всё. Хорош, блин, закончили. Чего делать будем?» «Да понятно чего. – Терёхин тоже сел. – Завтра с утра двинем на место. Ну, там… Короче, возьмём. После цыганам на трёх вокзалах загоним, я знаю где. Отдашь Фашисту долг. И все дела».

Зубко, молчавший до сей поры как топор в пне, открыл рот, заголосил: «Э-эй, робя! Я не понял! Куда двинем, какая спираль?! Вы что, в натуре, ебанулись оба?!» Польских упёрся в него тяжелым, невидящим взглядом: «Двинем куда надо двинем, понял? Какая спираль, я тебе, дрищ обоссанный, после объясню какая, понял? Сейчас – по домам. Завтра в семь утра на этом месте. Пожрать я захвачу».

Наутро они доехали на электричке от Казанского вокзала до Люберец. После ещё долго добирались автобусом. Дальше пошли по просёлочной дороге пешком. Впереди по-спортивному упруго с маленьким рюкзаком за спиной шагал Польских. За ним семенил в сильном волнении Зубко. Замыкающим плёлся Терёхин, с каждым отрезком пути делавшийся всё смурнее и смурнее. Проходя через дачный посёлок, Терёхин тормознул и подвалил к мужикам, стоящим в очереди к киоску, там с ранья торговали в разлив дешёвым портвейном. Пошептавшись с одним-двумя, он сообщил Польских и Зубко, что местные мужики согласились взять для них сколько-то красного, что вот он немного задержится и бегом догонит приятелей, и что у них будет чем оттянуться после трудной работы. Зажав в кулаке собранные промеж троих два рубля с мелочью, Терёхин подался к киоску, Польских и Зубко двинулись дальше.

Они, не спеша, миновали посёлок, перешли по мосту через речку, вступили в зону расположения пионерских лагерей. Ещё немного и перед ними встали запертые железные ворота с дугообразной надписью поверху: ПИОНЕРСКИЙ ЛАГЕРЬ «ИСКРА». Польских заглянул в щель между створами: «Зуб, вон наш отряд, всё закрыто на хер, линейка вон… Последнее было лето, Зуб, больше всё, вышли мы из пионерского возраста». И громко пропел-проорал: «Прощай! пионерское! лето!» «Ай-ай! Ой-ой! Это-это!» – размытым эхом отозвалось в обезлюдевшем редколесье. Зубко сник, засуетился: «Поль, пойдём быстрей уже, а?» «Пойдём, пойдём, – Польских внимательно вгляделся туда, откуда они пришли, – что-то Трёхи не видать…» «Да догонит, куда он денется? – Зубко потянул приятеля за рукав. – Раньше начнём, раньше кончим».

Они обошли лагерь, углубились в загустевший лесок и вскоре оказались на небольшой поляне со старым кострищем посреди. «Красиво тут», – сказал Польских, крутя головой во все стороны. «Красиво, – задумчиво согласился Зубко, глядя на зелёно-жёлто-красный лес, – а тебе не страшно, а Поль?» Какая-то птица громко щёлкнула в тишине, в ответ всполошилась, загорланила другая. «Где лопата?» – грубо спросил Польских. «Там же и прикопана, где ей ещё быть?» – Зубко указал рукой на противоположный край поляны. «Ну и что этот придурок?! – во весь голос шумел Польских, идя через поляну. – Куда этот козёл делся, а Зуб?!»

Они отыскали лопату, закурили. «Где то место?» – озабоченно спросил Польских. «Да вот оно, считай под ногами, – Зубко ткнул лопатой в еле видный холмик между двумя берёзами, присыпанный палой листвой. – Забыл что ли?» «Темно было, – ответил Польских. – Да и нажрался я тогда в сиську. Ты давай, Зуб, начинай, я после».

Читать дальше