Александр Анин - Миллион миллионов, или За колёсиком

– Понравилось?

– Ага. Ещё будет?

– В другой раз.

За углом дома слышны приближающиеся убитые голоса. Похоже, траурная процессия на подходе.

Мхов берёт дочь в охапку вместе с одеялом, уносит в комнату, укладывает в постель.

– Спи, – говорит он, подбираясь поближе к окну.

– А ты чего? – интересуется Дарья.

– Да я сейчас. Тут это…

Отодвинув край занавески, Мхов выглядывает в окно. Пьяненькая Надежда, обняв за плечи рыдающую в три ручья Марию, ведёт её к крыльцу.

– Ну, тогда расскажи что-нибудь, – предлагает Дарья, – или спой.

На лужайку перед домом гуртом выходят гости. Они переговариваются между собой, но что именно они говорят, Мхову не слышно. Надежда с Марией поднимаются по лестнице, входят в дом. Карина и Ольга напутствуют их снизу.

– Рассказать? Спеть? – бормочет Мхов.

– Что-нибудь, – повторяет Дарья.

– Сейчас, сейчас, – говорит Мхов.

Он достаёт мобильный телефон, набирает номер Талгата. Он видит, как тот лезет в карман, прикладывает трубку к уху.

– Слушаю.

– Талгат.

– А?

– Талгат, это я.

– Это ты, что ли? А ты где?

Талгат крутит головой, оглядывается по сторонам.

– Да в доме я. У Дашки.

– А…

– Талгат, скажи всем, пусть разъезжаются. Ладно?

– Понял. Ты-то как?

– Да всё нормально. Пусть не беспокоятся.

– М-м. А с немчурой что делать?

– А что с ними делать? – удивляется Мхов.

– Ну, я не знаю. Мы их немножко отпиздили. Анан сагыим… Они к своему трейлеру подались. Охрана, опять же, в недоумениях.

– Да ничего этого не надо, – морщится Мхов. – Пусть едут.

– Ну, понял. Может, остаться с тобой?

– Не, не надо. Спасибо. Всё нормально.

– Ну, тогда ладно.

– Счастливо.

Мхов видит, как Талгат что-то быстро говорит остальным гостям. Те кивают головами, достают мобильники, звонят своим водителям, ждущим на автостоянке за гаражом.

– Ну пап! – подаёт голос Дарья.

– Всё, всё, – Мхов с натугой соображает, что бы такое рассказать или спеть дочери на сон грядущий.

Купила мама Лёше

Отличные галоши.

Галоши настоящие,

Красивые, блестящие!

«В рот компот! – потрясённо думает Мхов, механически воспроизводя слова и мелодию. – Почему это? Откуда? Зачем возникла в голове эта никогда раньше не вспоминаемая песенка, которую часто в детстве напевал ему отец? Про маленького мудака Лёшу, испортившего в грязи новые галоши. Лёша. Вот именно». Сквозь бред сегодняшней ночи до Мхова доходит, что он и думать забыл про сына. Так что, как минимум, мордобоя не будет, а значит, не всё потеряно. И это хорошо, несмотря на то, что всё очень плохо. Как, бишь, там, в оконцовке-то?

И он, забывшись, мрачно вполголоса выкрикивает окончание песни:

За окном автомобили гостей одна за другой покидают двор. Последним тяжело вываливается за ворота немецкий трейлер.

«Генуг унд аллес», – думает Мхов.

Но для немцев если это и был «конец», то ещё отнюдь не «всё».

Дверь приоткрывается, в комнату заглядывает Надежда.

– Кирилл Олегович, – опасливо зовёт она.

– Ну что, спи? – подмигивает Мхов дочери.

И выходит, плотно притворив за собою дверь.

Надежда, сложив ладони лодочкой у груди, смотрит в сторону, что-то пьяно талдычит, а что – не разобрать. Мхову почему-то становится смешно.

– Надежда! – театрально восклицает он. – Мой компас земной!

Соседка испуганно замолкает.

– Иди домой, Надя, – велит ей Мхов.

– Кирилл Олегович! Я… она… – волнуется женщина.

– Иди, иди.

Мхов берёт её под руку, тихонько подталкивает в сторону лестницы.

Надежда нерешительно идёт прочь и всё оглядывается, оглядывается…

– Не беспокойся. Иди.

Мхов машет рукой ей вслед.

Дождавшись, пока её нетвёрдые шаги перестают быть слышны, он несколько секунд раздумывает, потом решительно направляется в сторону жениной спальни.

Тем временем «опель» с трейлером на прицепе выбирается из посёлка и, полосуя ночь длинным светом фар, припускает по дороге в направлении шоссе. Сидящий за рулём Карл-Хайнц то и дело облизывает разбитую губу, трогает пальцем шатающийся зуб. Рядом на пассажирском сидении сопит Фридрих, он прижимает к заплывшему глазу банку с пивом.

– Hay, hat keinen Angst, Kamerad, – Эй, не бзди, товарищ, – насмешливо тянет Карл-Хайнц. – Leicht davongekommen, es wird etwas zu Errinerung… – Легко отделались, будет что вспомнить…

– Mussen sich umziehen, – Надо переодеться, – ворчит Фридрих, – sind nass wie die Maeuse. – а то мокрые, как мыши.

– Gehen auf den Strassenbahn, machen wir eine Pause, umziehen sich in das trockene, – На трассу выедем, остановимся, переоденемся в сухое, – решает Карл-Хайнц. – Gib mich rauchen. – Дай закурить.

Фридрих достаёт из бардачка пачку «Житана», прикуривает себе и товарищу.

Некоторое время они едут молча. Потом Карл-Хайнц вдруг начинает тихо ржать.

– Was mit Dir? – Ты чего? – удивляется Фридрих.

Карл-Хайнц щелчком выбрасывает окурок в приоткрытое окошко и неожиданно приятным баритоном запевает:

– Na, ja! – О, да! – Фридрих фыркает и принимается хохотать.

Карл-Хайнц, давя на газ, с воодушевлением продолжает:

– Ja! Ja, zum Teufel! – Да! Да, чёрт побери! – скалится Фридрих.

Карл-Хайнц в запальчивости ударяет кулаком по рулю:

И Фридрих сквозь смех фальшивым басом подхватывает:

– Es ist zum Totlachen! – Ну, умора! – немцы хохочут в две глотки.

Ровно гудя мощным двигателем, «опель» взбирается в гору и быстрее ветра мчится вниз; там, за поворотом, рукой подать, Минское шоссе, а дальше – Белоруссия, Польша, Германия, фатерлянд, родной Рейн.

– Langsamer, dorthin ist eine Kurve, – Потише, там поворот, – обеспокоено предупреждает Фридрих.

– Weiss ich, – Знаю, – Карл-Хайнц начинает потихоньку притормаживать, помня об инерции тяжёлого трейлера.

А в это время со стороны шоссе к повороту на всех парах несётся «Аскольдова могила»; пьяному Аскольду, сжимающему в пальцах дымящийся «косяк» с крепчайшей «афганкой», кажется, что под ним нет асфальтового покрытия, что он просто летит над дорогой. Из динамиков грохочет музыка, Аскольд что есть мочи подпевает «Жукам»: