Джеймс Лавгроув - Дни

– Мы показываем знаки Стерлинга, Доллара и Йены, – нараспев произносит Чедвик, – эти три облагороженные буквы, возвышенные до состояния благодати тем, что они обозначают, и напоминающие нам о том, что деньги преображают всё.

Он округляет большой и указательный пальцы левой руки в виде «О», затем вертикально прикладывает посередине указательный и средний пальцы правой. Братья делают то же самое.

– Мы изображаем символ «Дней», который напоминает нам об источнике нашего богатства.

Братья, как один, убирают пальцы правых рук, так что остаются только кружки.

– И показываем пустой кружок, который напоминает нам, что без «Дней» мы – нули.

Наступает миг тишины, предназначенный для серьезных раздумий; однако братья используют его для того, чтобы почесаться или перехватить что-нибудь из недоеденного завтрака.

– И вот, – нарушает молчание Чедвик, – стрелки снова приближаются к часу открытия, и я, будучи председателем сегодняшнего дня, носящего одно имя со мной, прошу вас, братья мои, вместе со мной подойти к рубильнику.

Все шестеро братьев поднимаются с мест и размеренной поступью шагают к латунной панели, вделанной в стену Зала заседаний. Здоровый глаз Септимуса Дня, кажется, наблюдает за тем, как они пересекают комнату. Белая точка отраженного света, которую художник поместил на его жестокий черный зрачок, сверкает так, словно глаз – живой.

Чедвик берет керамическую рукоять с подставки, приподнимая ее с некоторым усилием, и прикручивает к пазу в поперечине рубильника. Затем каждый из братьев вытягивает правую руку к рукояти, имеющей как раз такую длину, чтобы за нее могли взяться семь мужских рук. Понди закрывает своей левой ладонью место, оставшееся для седьмого брата.

– Потяну за двоих, – поясняет он.

Чедвик резким движением обнажает левое запястье, чтобы свериться с наручными часами. До девяти осталось меньше минуты. Секундная стрелка неудержимо ползет по кругу. Братья терпеливо стоят, сбившись в кучку, их руки расходятся от выключателя, как ленты – от майского шеста.

– Пятнадцать секунд, – сообщает Чедвик.

Под их ногами огромный магазин застыл в ожидании, будто мертвец, которого вот-вот реанимируют.

– Десять секунд, – докладывает Чедвик.

Кажется, что контакты рубильника, обеспечивающего электроэнергией весь магазин, потрескивают от нетерпеливого желания соединиться.

– Пять, – отсчитывает Чедвик. – По моей команде. Четыре.

И все братья чувствуют, как по подошвам их обуви пробегает вибрация – низкий басовый гул, словно гудение миллиона пчел.

– Три.

Каждому из них мерещится ошеломленное молчание, как если бы тысячи людей затаили дыхание.

– Два. Один. Начали!

Требуется усилие шестерых мужчин (Понди работает за двоих), чтобы опустить ручку рубильника. Братья кряхтят и отдуваются, вращая ее на скрипучих петлях, дабы привести в горизонтальное положение, и толкают, толкают до тех пор, пока два латунных зубца почти не соприкасаются с контактными зажимами. Еще один рывок – изо всех сил – и дело сделано.

Они сразу отпускают рукоять. Освещение в Зале заседаний тускнеет, затем вновь становится ярче.

– Братья мои, – произносит Чедвик, тряся затекшей правой рукой, – теперь можно приступать к работе.

Во всех 666 отделах магазина лампочки, прежде горевшие вполнакала, вспыхивают в полную мощь, заливая сияньем прилавки и витрины с товарами.

На каждом из четырех угловых входов дверные засовы отскакивают, и к дверям устремляются стайки покупателей, стоявших неподалеку в ожидании. Охранники, для которых час открытия магазина означает конец ночной смены, придерживают для них двери, но такая любезность остается практически незамеченной. Затем охранники сами устремляются внутрь.

Лифты опускаются вниз, к автомобильной парковке.

На всех этажах оживают неподвижные эскалаторы.

Снаружи «витринные мухи», которые с приближением девяти часов проявляли все больше признаков волнения, одновременно испускают громкий вздох: шторы на окнах раздвигаются.

На камерах видеонаблюдения, прочесывающих каждый квадратный сантиметр торгового пространства, загораются зеленые светодиоды. По проводам, протянутым между стенами (оптоволоконная сеть, тысячи нитей которой опутывают весь магазин), пробегают сигналы. Все эти провода отходят от «Глаза» – длинного, низкого бункера в Подвальном этаже, где все доступное стенное пространство заполнено несколькими десятками блоков черно-белых мониторов, и у каждого блока – оператор на вращающемся стуле. Свет в это помещение поступает только с мониторов и с экранов терминалов, вмонтированных в подлокотники стульев: это мерцающее, болезненное, синюшно-серое освещение. Операторы начинают что-то говорить в микрофоны своих наушников, одновременно разворачивая фирменные шоколадки с логотипом «Дней» и открывая банки с фирменным безалкогольным напитком той же марки.

Два ряда мониторов в Зале заседаний тоже включаются. Вначале по экранам пробегают расплывчатые полосы помех, затем дисплеи успокаиваются и показывают различные уголки всех отделов. Картинки меняются, хаотично переключаясь от сигнала к сигналу, одна за другой через семисекундные интервалы, создавая гипнотизирующий телевизионный коллаж.

Продавцы-консультанты занимают свои рабочие места, заученно изображая на лицах ненавязчивый, вежливый интерес. Администраторы этажей выстраиваются, чтобы приветствовать первый поток покупателей. Разносчики-рекламщики вытягиваются по струнке, готовясь выскочить к посетителям с образцами и пробниками.

Лишь обитатели Зверинца, равнодушные ко всей этой суете, продолжают заниматься своими делами под зеленым пологом джунглей.

Такси подъезжает к кольцевой развязке возле Юго-Восточного входа, и Линде, воображающей прибытие экипажа к сановному дому, слышится хруст гравия под железными ободьями колес вместо шелеста шин по гудрону шоссе. Таксист останавливается у подножья лестницы, Гордон двумя пальцами протягивает ему «серебряную» карточку, помахав ею у его левого уха. Тот берет карточку и вставляет в счетчик с бывалым видом человека, которому приходилось держать в руках и «палладии», и даже «родии», и для которого какое-то «серебро» лишено всякой мистики. Гордон распахивает дверцу, выбирается и потягивается, разминая спину, после чего лениво оборачивается – поглядеть на «витринных мух», уже прилипших к окнам. Таксист занимается подсчетом: плата за поездку, плюс перцовая жидкость, плюс налог, плюс чаевые, – и называет сумму, которая поражает Линду своей величиной. Однако, напомнив себе, что теперь она совладелица «серебряной» карточки «Дней», Линда изображает на лице безмятежную улыбку и безропотно подписывает чек. Водитель возвращает ее «серебро» и желает удачных покупок и безопасного дня, сделав особый упор на слово «безопасный». Линда благодарит, вылезает из такси. И тут же на нее обрушивается порыв ветра неожиданной силы. Такси отъезжает.