Карина Шаинян - Горшечник

– Совсем обалдел. Конечно, не поверю.

– Я еще и с работы уволился, – невпопад ответил Миша. Леха нахмурился. – А вот, – тоже сказочки, по-твоему?

Миша резко выдвинул ящик стола и швырнул на колени приятелю несколько увесистых бумажных пакетов.

– Смотри. И здесь – только лучшие.

Леха настороженно раскрыл верхний пакет и вытащил пачку фотографий. На глянцевой бумаге рвались в небо мохнатые горы, бушевала темнокожая, пестрая толпа, сверкали позолотой храмы, мрачно грозили средневековые замки, плескались карельские озера и тропические моря, сгибалась под ветром тайга и извивались щупальца джунглей.

– Сказочки? – иронично спросил Миша. Леха только промычал в ответ, перебирая снимки.

– Я это никому не показывал. И не рассказывал. Ты первый, – Миша налил в стакан пива и залпом отпил половину. – Я боюсь, понимаешь? Дед за горшок не взял ни копейки, – а что он может потребовать потом? Бабки? Душу? Или вообще – остаток жизни? Когда он появится и что попросит? Веришь – он мне по ночам снится… приходит в виде мумии и пытается задушить…

Леха сочувственно покивал, завороженно рассматривая снимок пустыни – бесконечные пески и белый город на горизонте.

– И что ты собираешься делать?

– Не знаю. Вернее, знаю. Поеду к этому деду и напрямую спрошу. Не могу больше, болтаюсь, как говно в проруби… Хоть узнаю, чего ему надо.

– Рискованно, – мрачно ответил Леха. И с подозрением спросил: – А ты меня не разыгрываешь?

Миша только фыркнул.

– Набрать фоток… сложно, конечно, но можно… купить где-нибудь… сочинить сказочку… а, Мишань? – Леха хитро заулыбался, – разыгрываешь, а?

– Да ну тебя к черту, – с досадой ответил Миша и снова припал к стакану, – не хочешь – не верь. Я завтра поеду. А ты не хочешь – не верь. Просто, если что – будешь знать.

Миша вздохнул, прошелся по комнате.

– Классные фоты, – сказал Леха, открывая новый пакет. – Где все-таки взял?

– Да ну тебя, – отмахнулся Миша, – вон в ящике пленки лежат, между прочим.

Леха пожал плечами и встал.

– Ладно, пора мне, – сказал он, хлопая Мишку по плечу, – ты так не увлекайся больше своей писаниной, ладно?

– Иди-иди, – раздраженно ответил Миша, – ты только звякни мне на следующей неделе… если что – телефон родителей знаешь… скажешь им.

– Эк тебя плющит, – уважительно ответил Леха и осторожно прикрыл дверь.

***

«Интересно, здесь всегда такая жара, или это мне так везет?», – подумал Миша, подходя к покосившемуся дому. Ветер гнал с кладбища сухую землю, и, как в прошлый раз, страшно хотелось умыться. А еще – было просто страшно. Подумалось, что еще не поздно развернуться и уйти – даже если старик уже заметил его, то догнать не сможет.

Но мучиться кошмарами в ожидании неизвестной расплаты было еще страшнее. Миша вдохнул побольше воздуха и постучал. Через минуту он застучал громче, а еще через минуту уже барабанил в дверь кулаками и кричал. Но в ответ не услышал даже шороха.

Миша с облегчением отошел от дома и присел на знакомую лавку у остановки. Он честно пришел. Он честно хотел расплатиться. Не удалось – кто же в этом виноват? Сумасшедшего старика не оказалось дома. Все просто.

Миша улыбнулся, вставая. Предстояло топать по жаре семнадцать километров, но это его не расстраивало. Страхи ушли, оставив лишь любопытство. Миша внимательно посмотрел на дом, примечая распахнутые ставни и приоткрытую форточку на маленьком окне. По уму надо было уходить, но Миша догадывался – любопытство будет глодать его не меньше страха.

Он медленно подошел к дому. Под окном, как нарочно, лежал старый потрескавшийся чурбан. Искушение было слишком велико, и Миша, оглядевшись по сторонам, сунул руку в форточку, пытаясь дотянуться до шпингалета.

Простая, пыльная, какая-то пересушенная комната. Стол, деревянная табуретка, шкаф. Кровать с серым одеялом. Миша отступил к окну, обливаясь холодным потом. Под одеялом мелко трясся кто-то маленький и тощий. Теперь Миша слышал тихое, отчаянное хныканье, похожее на мерное жужжание мухи.

Сглотнув и уговаривая себя быть готовым ко всему, Миша подошел к кровати и сдернул одеяло.

Знакомый дед ничком лежал на кровати, пряча голову под руками, и тихо ныл.

– Что с вами? – шепотом спросил Миша, отступая.

Дед покосился из-под руки мутным глазом и подскочил, как на пружинах. Перекошенное лицо тряслось.

– Зачем сюда пришел? – заорал старик, наступая на Мишу и брызгая слюной. – Зачем влез? Вот я милицию!

– Извините, – пробормотал Миша, пятясь, – я заплатить хотел…

– Кто просил? Зачем пришел? Кто тебя звал сюда, пса паршивого?

– Не кричите на меня! – запальчиво крикнул Миша. – Я честный человек, я за горшок заплатить пришел!

– Кто просил? Я тебя просил – платить? Я тебе сказал сразу – не надо платить! Бесплатно! Халява! Так тебе понятно, ослу? Не надо! Никак! Никогда! Пожалуйста… – протянул старик, горбясь и хныкая.

Миша замотал головой, неуверенно улыбаясь.

– Совсем бесплатно? Вообще? – он ошарашенно огляделся и спросил, понизив голос: – И душу брать не будете?

– Уйди отсюда, сын мула! Зачем мне твоя душа? – сварливо ответил старик, слегка успокаиваясь.

– Спасибо, – с чувством ответил Миша, – огромное спа…

– Не смей благодарить меня! – завизжал горшечник, снова наступая. – Нельзя! Изыди!

«Совсем рехнулся», – подумал Миша, осторожно пятясь в сени и кивая.

– ЕГО тогда никто не благодарил! И меня нельзя! Опять, опять… – ныл старик. Миша осторожно открыл дверь и вышел на крыльцо. Спустился по скрипучим ступенькам, едва не споткнувшись об ржавую лопату. И уже снизу, радостно и растерянно улыбаясь, сказал:

– Я вам навек благодарен, не забуду никогда, – старик отчаянно завыл, выдирая остатки волос, и Миша, поспешно бросив еще одно «Спасибо», бросился к дороге. «Что делать, Бог мой, что делать? Опять! Опять!» – неслось в спину. В голове шумело, и Миша не слышал торопливые шаги. «Я не позволю тебе», – прошипели вдруг сзади, повеяло сухой плесенью, и, обернувшись, Миша успел только увидеть огромную ржавую лопату, летящую с неба прямо ему в лицо.

Горшечник отбросил лопату, хватаясь за голову. Молодой странник лежал перед ним в пыли, и в его глазах, обращенных в небо, застыло удивление. «Опять, опять не получилось», – простонал старик, подбирая лопату и пытаясь стереть с нее кровь рукавом. В голове тихо шелестело, – снова оживали голоса. Горшечник съежился и зажмурился, надеясь остановить их, но голоса были неумолимы, шелест под черепом нарастал, превращаясь в нестройный хор.

– Глупец! Глупец! – кричали голоса. Горшечник вжимал голову в плечи и затыкал уши пальцами, катаясь в пыли, но голоса не унимались, называли его ослом, паршивым псом и олухом, каких свет еще не видел. Потом из хора голосов выделился один, ласковый и приятный.