Г. Брюк - История, рассказанная перед концом света, или Черт с вами!

Я ахнула.

— А есть ли у вас зубные врачи? — осенило меня спустя несколько секунд.

— Есть-есть, — успокоил черт. — У нас все есть. Просто уже как-то, довольно давно, мы выяснили, что зубная боль — это то, к чему привыкают хуже всего.

— Ни за триста лет, ни за четыреста? — кисло поинтересовалась я.

— Да, — черт потянулся. — Поэтому она, к сожалению, осталась в реестре. А дантисты у нас есть. Немало. И хороших, и самых лучших.

— И плохих тоже?

— Это вот свинство, — ответил озабоченно черт. — Потому что люди стали в последнее время долго жить! А это означает, что с новинками зубных технологий, да и вообще с новинками мы ознакамливаемся поз-же.

— Это большой минус. Но что же делать? — огорчилась я. — Нет ли у вас возможности получать информацию?

— Да информация-то есть! — отмахнулся черт. — Просто если человек умеет лечить зубы, используя современные материалы, то он нам и нужен. Информация-то у нас есть, а что проку?

Он опять рассмеялся. Похоже, это было его обыкновенным состоянием.

— Нет-нет-нет, вы не пожалеете. Я вам этот шампунь припомню. Когда он у меня кончится, я вам за него чего-нибудь интересного потребую. Что бы вы хотели?

Ах, как мне хотелось попросить у него одной простой вещи! Такой простой, что я не решилась сказать это вслух, а сказала вот что:

— У вас есть туман?

— Да.

— Мне хотелось бы иметь иногда возможность видеть туман. Только я не знаю, утренний и или вечерний. Какой лучше?

— Туман у нас, в основном, лондонский, — заметил черт. — Мы его до сих пор получаем из того пальта, в котором Диккенс к нам поступил. Есть утренний, вечерний — это не проблема. Мы получаем его из поэтов. В основном из русских. Немного из английских. Из французских поэтов ничего толком не получишь.

— Но неужели из французских поэтов… А что из них получается?

— Все французские поэты превращаются у нас в посредственных кулинаров. Настоящие французские кулинары их всячески презирают.

— А… из итальянских?

— Из итальянских поэтов получаются прекрасные кулинары!

— А… — я запнулась. — А из кого не получается кулинаров?

— Кулинаров из кого не получается? — удивился черт. — Даже не знаю. Пожалуй, что из русских поэтов.

— Из русских поэтов, значит, получается, только лондонский туман?

— Лондонский туман мы получаем в основном из Диккенса, из евонного пальта и кальсон, как я уже говорил, — напомнил черт. — А из русских поэтов мы получаем туман утренний и вечерний. Из русских пейзажистов можно выдавить неплохие туманы.

— Петербургский, — решительно потребовала я. — Должен же быть?

— Заказа не было, — печально ответил черт.

— Так будет, — сказала я. — Но неужели не было?

— Я не знаю, — беспечно ответил он. — Вы хотели немного петербургского тумана?

— Да.

— Может быть, вы хотите еще холодное темное утро на берегу круглого пруда?

— Да.

Черт помедлил.

— А манной каши вы не хотите и поношенных крыльев?

— Нет, — сказала я, — не хочу.

— Я думаю, что это вы получите при жизни, — сказал черт со странной улыбкой.

— Тогда я даже не знаю, что и попросить. Остановиться на лондонском тумане?

— Я могу привезти вам много интересного. Кашу из работного дома…

— Да!

— Слезы…

— Слезы у меня есть свои, не волнуйтесь.

— …Слезы сестер Бронте? Или, если вам так удобнее — слезы Джен Эйр?

— Я могу отправить “Джен Эйр” немножко своих.

— Эх, — сказал изученный черт, — ну, наконец, я могу передать вам серный шампунь…

— М? Это интересно.

— Я и говорю, это будет самое правильное и самое простое. Бог с ними, со слезами. Значит, немного серы? Правда, от него волосы становятся курчавыми. Слегка.

Он погладил спутанные патлы на своем лбу.

— Ну, тут ничего не поделать.

— Знаете, что? — сказала я, чтобы переменить тему. — Хотите, я расскажу вам про наших врачей? Про поликлинику?

— Да! — обрадовался он. — Очень!

История, честно говоря, была дурацкая, но меня интересовали некоторые ее особенности, о которых мой собеседник должен был знать. Это была история о старушке, которая прилежно “умирала” вот уже много лет, устраивала при этом ад и поликлинике, и “скорой помощи” и собственным родным, и где-то между делом готовилась отпраздновать свое девяностовосьмилетие. Вы наверняка о таких слышали.

— …а потом медсестры рассказали, — увлекшись, продолжала я, — что зять этой старушки по секрету доктору на ухо сказал, что хотел бы ей помочь отойти в мир иной, куда она с такой помпой и грохотом отходит.

Черт слушал меня с интересом.

— Итак, бабка с помпой и грохотом отходит, — радостно подхватил он, — на этом свете лязгают дефибрилляторы, воют сирены машины “Скорой помощи”, сверху наяривают со страшной силой какой-нибудь концерт на фальшивящих арфах, а снизу уже раздается торопливый приветственный грохот сковородок. Ну, представляете?

“…только в самый последний момент! Вот она! Вот она! Ноги уже вылезают… неизвестно, получится ли на этот раз! А-тя-тя-тя-тя… оп-па! И еще не все! Подождите, подождите. Ну, имейте терпение. К тому же, одному из вас придется пожалеть. Интересно, кому она достанется… Она удивительная сволочь, но при этом — нищая духом. К тому же, духа у нее совсем не осталось. К тому же, ее личное дело потеряно. Нам придется принимать решение на ходу. Возможно, бросая монету. Уймитесь и подождите. Имейте терпение”.

Он хлопнул в ладоши и в руках его появилась пачка документов. Вид у документов был мятый, страшный, как если бы их в спешке засовывали в набитый шкаф. Но черт невозмутимо вытащил из пачки серую, полупрозрачную, изнемогающую под бременем фиолетовых чернильных печатей, справку.

— Документ оформлен задним числом, — обратился он к невидимому собеседнику, — не волнуйтесь.

Справка послушно исчезла, а в руках черта появилась распухшая картонная папка.

— Проблема в том, что в Книге Жизни написано… — продолжал он, — … а, ничего не написано? Удивительный бардак. Ну, тем более уймитесь. Придется подождать, пока мы напишем ей все документы. С ее слов. Да.

После этого тот, с кем он беседовал, по-видимому, успокоился, а черт сказал мне:

— Когда происходят такие вещи, наивные люди — католики, полагают, что чистилище — это такое место, где пребывает душа какое-то время, пока вопрос ее не будет решен окончательно из-за большой загруженности основного арбитража. На самом деле нет. Это совсем не так. Я могу раскрыть вам маленький секрет, для чего устроено наше чистилище и что собой представляет. Наше чистилище предназначено специально для тех, чьи документы утеряны, или в той или иной форме повреждены, или неправильно заполнены, так, что содержат в себе совершенно противоречающую информацию, чужие анализы кала и вообще все, чего там не должно находиться. Вот для этого случая человек направляется в небольшой, специально оборудованный уголок, который полностью совпадает с той действительностью, которая окружала его на земле. Очень часто человек помирает, а думает, что его возвращают обратно. На самом деле его не возвращают обратно. Он оказывается уже у нас, но думает, что он еще в больничной палате. Для чего это делается? В течение двух-трех месяцев он должен нагрешить или, наоборот, натворить много благих дел, чтобы мы могли, наконец, заполнить его чистую карточку, новую — вот эту. В некоторых случаях человек быстро делает такое количество гадостей, что его участь немедленно решается, в некоторых — ему приходится там подождать. Вот для этого и предназначено чистилище. Но этого никто не знает. Протестанты и православные отрицают существование чистилища. Потому что они, как люди рациональные или излишне ортодоксальные, полагают, что у нас здесь полный порядок. А католики, у которых на земле есть глава церковный, знают, какой бардак находится хотя бы в их собственной организации. Поэтому они подсознательно знают, что бардак и у нас. О существовании чистилища они догадываются, но что это такое — не знают. Да, второе пришествие мы вынуждены откладывать, в первую очередь, потому, что у нас чудовищный бардак в отчетности. А когда наступит конец света, отчетность должна быть хотя бы в минимальном порядке. Иначе нам придется проводить конец света по частям. Представьте себе этот кошмар: скажем, на этом берегу Двины уже есть конец света, а на том — еще нет. Представьте себе Вантовый мост, который исчезает посередине: ТАМ уже ничего нет. А ЗДЕСЬ — все еще есть. Это может продолжаться годами или даже десятилетиями. Ха-ха-ха! Нет, это недопустимо. Мы должны привести отчетность к моменту конца света ну хотя бы в какое-нибудь приемлемое состояние.