Александр Дюма - День в Фонтене-о-Роз

Я уже говорила вам о странном состоянии, неотступно владевшем мной со времени рокового события, что погрузило нас всех в траур, и особенно с тех пор, когда я увидела, как открылись и напряженно уставились на меня глаза, закрытые самой смертью. В этот вечер я была подавлена волнениями пережитого дня и находилась в еще более грустном настроении. Я слышала, как часы в замке отбивали время, и мною все сильнее овладевала печаль по мере того, как летело время и приближался час, в который умер Костаки.

Я слышала, как пробило три четверти девятого.

Тогда меня охватило странное ощущение. Это была дрожь ужаса, пробежавшая по всему моему телу и оледенившая его; потом вместе с ужасом меня охватил непреодолимый сон, притупивший все мои чувства; дыхание стало затрудненным, глаза заволокло пеленой. Я протянула руки попятилась и упала на кровать.

В то же время, однако, чувства мои не настолько ослабились, чтобы я не могла расслышать шагов, приближавшихся к моей двери; затем мне показалось, что моя дверь открылась; а потом я уже больше ничего не видела и не слышала.

Я только почувствовала сильную боль на шее.

После этого я впала в полную летаргию.

В полночь я проснулась. Лампа моя еще горела; я была очень слаба, пришлось сделать две попытки, чтобы приподняться. Однако я пересилила эту слабость, но поскольку, проснувшись, продолжала чувствовать на шее ту же боль, которую испытывала во сне, то добралась, держась за стену, до зеркала и посмотрела на себя.

На шейной артерии был след чего-то вроде укола булавки.

Я подумала, что какое-нибудь насекомое укусило меня во время сна, и, чувствуя давящую усталость, легла и уснула.

На другой день я проснулась в привычное время. По обыкновению, я хотела встать, как только открыла глаза, но ощутила такую слабость, какую испытала только один раз в жизни, в тот день, когда мне пустили кровь.

Я подошла к зеркалу и была поражена бледностью своего лица.

День прошел печально и мрачно. Я чувствовала нечто странное; у меня явилась потребность оставаться там, где я сидела, всякое перемещение было для меня утомительно.

Наступила ночь; мне принесли лампу; мои женщины, насколько я поняла по их жестам, предлагали остаться со мной. Я поблагодарила их, и они ушли.

В тот же час, как и накануне, я испытала те же симптомы. У меня явилось желание встать и позвать на помощь, но я не могла дойти до дверей. Я смутно слышала звон часов: пробило три четверти девятого; раздались шаги, открылась дверь; но я ничего не видела и не слышала — как и накануне, я упала навзничь на кровать.

Как и накануне, я почувствовала острую боль на шее в том же месте.

Как и накануне, я проснулась в полночь, только еще более слабая и более бледная, чем раньше.

На другой день ужасное наваждение возобновилось.

Я решила спуститься к Смеранде, невзирая на свою слабость, когда одна из моих женщин вошла в комнату и произнесла имя Грегориски.

Грегориска шел за ней.

Я хотела встать, чтобы встретить его, но упала в кресло.

Он вскрикнул, увидя меня, и хотел броситься ко мне; но У меня хватило силы протянуть ему руку.

«Зачем вы пришли?» — спросила я.

«Увы, — сказал он, — я пришел проститься с вами! Я пришел сказать вам, что покидаю этот мир, ставший невыносимым для меня без вашей любви и вашего присутствия; я пришел сказать вам, что удаляюсь в монастырь Ганго».

«Вы лишились моего присутствия, Грегориска, — ответила я ему, — но не моей любви. Увы, я продолжаю любить вас, и мое великое горе заключается в том, что отныне любовь эта почти преступление».

«В таком случае я могу надеяться, что вы будете молиться за меня, Ядвига?»

«Да; только недолго придется мне молиться за вас», — прибавила я с улыбкой.

«Что с вами, в самом деле, и отчего вы так бледны?»

«Я… Господь, несомненно, сжалится надо мной и призовет меня к себе!»

Грегориска подошел ко мне, взял меня за руку, которую у меня не хватило сил отнять у него, и, пристально смотря на меня, сказал:

«Эта бледность, Ядвига, неестественна; чем она вызвана?»

«Если я скажу, Грегориска, вы сочтете меня сумасшедшей».

«Нет, нет, скажите, Ядвига, умоляю вас; мы находимся в стране, не похожей ни на какую другую страну, в семье, не похожей ни на какую другую семью. Скажите, скажите все, умоляю вас».

Я рассказала ему обо всем: о странной галлюцинации, овладевшей мной в час смерти Костаки; об ужасе, оцепенении, ледяном холоде; о слабости, от которой я падала на кровать, о шагах, что мне слышались, о двери, что, как казалась мне, открывалась сама; об острой боли и сопутствующей ей бледности и непрестанно возрастающем бессилии.

Я думала, что Грегориска примет мой рассказ за начало сумасшествия, и заканчивала его с некоторой робостью, но увидела, что он, напротив, следил за этим рассказом с глубоким вниманием.

Когда я окончила, он на минуту задумался.

«Итак, — спросил он, — вы засыпаете каждый вечер в три четверти девятого?»

«Да, несмотря на все мои усилия преодолеть сон».

«Вам кажется, что вы видите, как ваша дверь открывается?»

«Да, хотя я закрываю ее на засов».

«Вы чувствуете острую боль на шее?»

«Да, хотя след от раны едва заметен».

«Не позволите ли вы мне посмотреть?»

Я наклонила голову к плечу.

Он осмотрел ранку.

«Ядвига, — сказал он через некоторое время, — доверяете ли вы мне?»

«И вы еще спрашиваете!» — ответила я.

«Верите ли вы моему слову?»

«Как святому Евангелию».

«Хорошо, Ядвига, даю вам слово, клянусь вам, что вы не проживете и недели, если не согласитесь сегодня же сделать то, что я вам скажу…»

«А если я соглашусь?»

«Если вы на это согласитесь, то, может быть, будете спасены».

«Может быть?»

Он промолчал.

«Что бы ни случилось, Грегориска, — ответила я, — обещаю сделать все, что вы мне прикажете».

«Хорошо! Слушайте же, — сказал он, — а главное, не пугайтесь. В вашей стране, как и в Венгрии, как и в нашей Румынии, существует предание…»

Я вздрогнула, так как вспомнила это предание.

«А, — сказал он, — вы знаете, что я хочу сказать?»

«Да, — ответила я, — я видела в Польше людей, подвергшихся этой ужасной судьбе».

«Вы говорите о вампирах, не правда ли?»

«Да, в детстве я видела, как на кладбище деревни, принадлежащей моему отцу, выкопали сорок человек, умерших в течение двух недель, причем никто не мог определить причину их смерти. Семнадцать из них носили все признаки того, что они вампиры, то есть трупы их были свежи, румяны и походили на живых людей; остальные были их жертвами».

«А как же освободили от них народ?»

«Им вбили в сердце кол, а затем сожгли».

«Да, так обычно поступают, но для нас этого недостаточно. Чтобы освободить вас от привидения, я должен прежде знать, что это за привидение, и я с помощью Неба узнаю это. Если нужно будет, я буду бороться один на один с этим привидением, кем бы оно ни было».