Эрик Хелм - Уцелевший

— Если настаиваете, — слабо улыбнулась Танит, — побродим. Спать нельзя все равно. И до завтрашнего рассвета не давайте мне даже задремать, хорошо? После полуночи наступает второе мая, мой день рождения. Роковой день, помните? Он может окончиться добром или худом, но в любом случае — это день переломный. И я боюсь, Рекс, ужасно боюсь...

Американец бережно обнял девушку за плечи и вывел через боковую дверь в залитый солнечным светом сад. Иеремия Вилкс позаботился установить там две мишени для стрельбы из лука, на радость и забаву местным сквайрам, не упускавшим случая поупражняться в знаменитом английском искусстве, неуклонно осушая стакан вина либо кружку эля после особо удачных попаданий. Последнее обстоятельство изрядно увеличивало доходы славного трактирщика.

Вдали сад постепенно переходил в лесок, точнее, обширную рощу. Неглубокий ручей служил естественным рубежом владений мистера Вилкса. Достигнув берега, Рекс подхватил Танит на руки прежде, нежели девушка успела возразить, и одним прыжком перемахнул поток. Танит лишь удивленно посмотрела в глаза ван Рину.

— И сильны же вы, Рекс! Большинство мужчин без труда поднимают женщину, а вот преодолеть с такой ношей ручей шириною пять футов не всякий сумеет.

— Кой-какая силенка имеется, — добродушно сказал Рекс. И вовсе не поторопился отпустить девушку. — Ничего и никого не опасайтесь. Я усмирю Мокату, будьте уверены.

— Уверена, — шепнула Танит.

Она обняла американца за шею, и Рекс углубился в рощу, бережно прижимая к себе драгоценную ношу. Наконец, окна трактира исчезли за стволами зеленеющих буков. Тихо жужжали пчелы, стрекотали кузнечики, разноцветные мотыльки перепархивали с цветка на цветок.

— Ты устанешь до полусмерти, — негромко сказала Танит и прижалась щекой к могучему плечу Рекса.

* * *

Новая, неведомо откуда возникшая, неизвестно кем спущенная на злополучную прогалину тварь ковыляла неподалеку от церковной руины. Краем глаза испанец подметил неожиданное движение, быстро глянул влево — и едва не выронил самострел.

Сколь ни был тошнотворен болотный пес, он хотя бы в гнусном и несчастном посмертии своем сохранял подобие положенных природою очертаний. Гадина же, близившаяся к Родриго через поляну, могла присниться лишь воображению, расстроенному белой горячкой.

Громадный рыбий череп, оснащенный двумя рядами треугольных зубов, увенчивал тело карликового и — не в пример славным эллинским полубожкам, — невыразимо уродливого сатира. Подобной рыбищи кастильцу не доводилось видать до того, и никогда не привелось повстречать впоследствии. Праправнуки Родриго, дравшиеся в бассейне Амазонки с индейцами аймара и гуарани и повидавшие много чудес и див, напрочь недоступных человеку одиннадцатого столетия, наверняка признали бы в морде чудовища пиранью — однако увеличенную до невообразимых размеров. Ибо на свете есть животные, рыбы, ящеры и птицы — чаще всего, почему-то, рыбы и ящеры — воплощающие неизбывную, самодостаточную злобу ко всему живущему. Вспомним акулу. Вспомним ту же пиранью. Вспомним крокодила. Это живые машины уничтожения, созданные лишь терзать, рвать, заглатывать. Земные тени потусторонних существ, с коими по собственной воле встречаются лишь бесноватые, вроде погибшего двумя сутками ранее Торбьерна, или еще не родившегося Дамьена-Мокаты, отлично знавшего, кем был в предыдущем своем воплощении, вспомнившего все, и любой ценою стремившегося отвоевать утраченное...

Ничего подобного Родриго, разумеется, в голову не брал. Он только с холодной отчетливостью понял: наступает конец. Тварь близилась неуклюже, безо всякой положенной законами естества легкости; припадала на узластую клюку, щерилась и щелкала зубами, — но продвигалась вперед со скоростью невообразимой в столь неприспособленном для земного бытия теле. Копыта грохали о сухую травянистую почву неравномерно, спотыкались, путались в траве; клюка шарила, точно палка слепого, но заподозрить страшилище в слепоте не мог бы никто. Два невыразимо страшных оранжевых глаза вращались в черепных костях, смотрели пристально и безошибочно. Эта тварь отнюдь не была простой куклой и отлично знала, на кого и зачем шла...

— Бей! — заревел над ухом испанца Бертран де Монсеррат. — Сначала собаку!

* * *

Говоря строго, в ту изобильную событиями ночь на поляне одновременно охотилось два ежа. Второй, будучи меньше и слабее, промышлял близ опушки, сторонясь матерого и отнюдь не всегда приветливого собрата.

Нынче робкому и стеснительному зверьку повезло. Гам, топот и всеобщее смятение вспугнули затаившуюся в норке мышь, выгнали ее прямо на колючего добытчика. Ежик прянул, сомкнул челюсти, помотал головой и только-только вознамерился приступить к честно заработанной трапезе, как большая продолговатая штуковина коротко взвыла и впилась в землю неподалеку от чуткого черного рыльца.

Перепуганный малыш отскочил, точно ужаленный, поспешно свернулся клубком, подставил неведомой пакости встопорщившиеся колючки. Никакого нападения не последовало.

Ежик осторожно высунул наружу холодный влажный нос, принюхался. От знакомой поляны, простиравшейся слева, разило чем-то невыразимо грозным, веяло смертью и тленом — двумя запахами, ненавистными всякому лесному существу. Еще недавно здесь было тихо и спокойно, проголодавшиеся ежи выбрались на положенную ночную прогулку и оказались застигнуты вихрем небывалой схватки.

Забияка погиб немедленно.

А осторожному крошке еще предстояло исполнить важное, неотъемлемо необходимое дело.

Но сам ежик об этом, разумеется, и не подозревал.

* * *

Родриго промахнулся.

Даже самый опытный, искушенный и понаторелый в своем искусстве стрелок не застрахован от случайных неудач. Тем паче, стрелок изнуренный, издерганный испытаниями, обычному человеку не причитающимися.

Арбалет вздрогнул. Стрела, нацеленная точно и безошибочно, сдвинулась на одну восьмую дюйма. Угол отклонения составил примерно два градуса и обозначил итоговый промах, равный половине локтя.

Болотный пес оказался невредим.

В туле, укрепленном посередине груди, осталось три подаренных стрелы.

Извлекать и накладывать новую было уже некогда.

Бертран де Монсеррат успел отшвырнуть Родриго в сторону мощным ударом ладони, отпрянул и покатился по лесным травам сам, избегая пагубного удара.

Тлетворная тварь мелькнула в воздухе, пронеслась меж разлетевшимися противниками, удачно миновала корявый дубовый ствол, умело упала на все четыре лапы.

Родриго рванул стальную тетиву, и со смятением почувствовал, как непроизвольно разжались ободранные в кровь пальцы, как витая жила неподатливо рванулась вперед и снова замерла в исходном положении.