Татьяна Корсакова - Хозяйка колодца

Все ее воспоминания уместились в обувную коробку, что стоит на полке платяного шкафа. Семейный фотоальбом, любимые диски Лены, медальон-рыбка.

Марьяна поставила коробку с воспоминаниями на стол, сунула первый попавшийся диск в дисковод ноутбука, раскрыла альбом, погладила серебряную рыбку. Рыбка холодила кончики пальцев чешуйчатым боком, просилась в руки. И Марьяна сделала то, чего не делала ни разу после смерти сестры – надела медальон на шею. Рыбка нырнула в вырез халата, затаилась. Марьяна зажмурилась. Эта рыбка была с Леной в последние минуты ее жизни, она все видела и знала, что произошло. Вот только никому не расскажет…

Марьяна решительно встала, прихватила из вазы горсть черешни, подошла к открытому окну, замерла, прислушиваясь.

Звук был слабый, едва различимый. Не то шелест, не то шорох, не то и вовсе слуховая галлюцинация. Старый дом полнился странными звуками, жил своей, непонятной простому человеку жизнью. Марьяна долго к этому привыкала, но все-таки привыкла, научилась различать голос дома и не бояться.

Но этот звук… он доносился снаружи. Шорох босых ног по влажной траве, тоскливый вздох, тихий всплеск… И едва различимая в темноте женская фигура.

– Хаврошечка? – Мурашки по спине и острое желание поскорее закрыть окно, запереться на все замки, спрятаться с головой под одеялом.

Взмах руки, то ли призывный, то ли приветственный, и растворяющийся в тишине голос. Колыбельная, печальная, навевающая тоску, манящая за собой.

– Хаврошечка, это ты?..

Никогда, ни за что на свете она не выйдет из дому этой ночью…

…И вот она уже на крыльце, в мутном свете полной луны, ощущает босыми ногами холод каменной кладки. А впереди, на самой границе видимости, женский силуэт. И не идти за ним нет никаких сил. Не идти даже, а бежать, отводя руками хлесткие яблоневые ветви, падая, разбивая в кровь колени.

…Ничего не изменилось. Все было так, как и прошлой ночью. Разве что на сей раз Марьяна была одна.

Или не одна?

…Лена сидела на краю колодца, перебросив обе ноги через бортик. Когда-то давно, в прошлой счастливой жизни, они точно так сидели на лодочном причале, болтая босыми ногами в теплой озерной воде.

Сейчас вода тоже была озерной, только вместо причала был холодный камень колодца. И Лена не улыбалась. Лена смотрела на нее с укором.

– Лена. – Шаг к колодцу по высокой, колкой траве. – Леночка…

А в ответ – все тот же укоряющий взгляд. Да, она предательница. Семь лет потрачено впустую, данные обещания так и не исполнены. Но вот ведь она – любимая сестра. Она вернулась. И если попытаться, хотя бы попробовать вымолить прощение, может быть, все изменится и сжимающие сердце тиски наконец разожмутся.

– Лена, я пришла. – До колодца всего пара шагов. Достаточно протянуть руку, чтобы коснуться ее плеча. – Прости меня, пожалуйста…

Во взгляде сестры больше нет упрека – только лишь тоска и могильный холод, бескровные губы улыбаются почти ласково.

– Пойдем со мной. – Голос-шепот, голос – плеск озерной воды. – Пойдем, будет весело…

Громкий крик, последний рывок. Только бы успеть! Только бы удержать от отчаянного шага!

Не успела… Руки обнимают пустоту. Вода в колодце бурлит, словно в котле…

– Лена! – Голос бьется о каменные стены, возвращается со дна насмешливым эхом.

– Пойдем со мной! Будет ве-е-е-село…

Вода близко-близко. Успокоилась, превратилась в черное зеркало. В этом зеркале все наоборот, все неправильно. Полная луна кроваво-красная, с щербатыми, точно изгрызенными краями. И ее собственное лицо другое – незнакомое. Седые патлы спутанных волос, черные провалы глаз, распахнутый в немом крике рот, острые ключицы в прорехах разорванного шелкового платья.

Она уже такая?.. Или это будущее смотрит на нее со дна колодца?..

Тихий всплеск, лицо в воде идет рябью, меняется. Лена, Леночка! Там, под водой, ее сестра. Улыбается, тянет к ней руки…

Руки холодные, скользкие, обхватывают за шею. Ледяные пальцы сплетаются на затылке.

– Пойдем со мной…

…Вода холодная, но не такая холодная, как руки той, что утащила ее в колодец.

– Не бойся, скоро все закончится… Хочешь, я спою тебе колыбельную?..

Она не боится. Почти…

Дышать нечем, ухватиться не за что, но это скоро пройдет. Она так обещала…

Под водой светло. Красная луна освещает все мягким светом. Колодец изнутри похож на башню, упирающуюся вершиной в черное небо. Раскинуть руки, не сопротивляться. Медленно, как рыбка, опускаться вниз, на самое дно. К той, которая позвала в гости. К той, которой невозможно отказать…

Седые волосы колышутся над головой белесыми водорослями. Уже знакомое лицо, серьезное, сосредоточенное. В глазах-провалах мечутся красные искры. Она не страшная, она просто очень одинокая….

Холодные пальцы касаются шеи, скользят вдоль цепочки, замирают над медальоном. Исчезают…

– Уходи… – Голос грустный, с капелькой досады. – Уходи, тебе нельзя здесь!..

Вода вскипает, окружает мириадами пузырьков, щекочет кожу. Этими пузырьками, наверное, можно дышать, потому что дышать водой она не умеет…

Под руку подныривает что-то большое, скользкое, заглядывает в лицо человеческими глазами. Рыба… почти такая же, как на ее медальоне, только огромная и живая. Обхватить из последних сил чешуйчатое тело, вдохнуть пузырьки…

Умирать не страшно. Ее смерть похожа на вековую рыбу. Мудрую и незлую, с почти человеческими глазами…

Морган уже поравнялся с домом Хлебникова, когда неожиданно для себя самого решил вернуться. Иногда так бывает: решение приходит внезапно, по наитию. Необдуманное и невзвешенное, но единственно верное. Надо лишь подвести под него теоретическую базу, придумать разумное оправдание.

Морган ударил по тормозам. Джип с возмущенным ревом замер. У него есть теоретическая база и какое-никакое оправдание. Любопытство! Чем не оправдание?!

Альбом графа Лемешева с чертежами – занимательная штука. А он строитель, ему любопытно, как оно там на самом деле устроено. Мало ли, вдруг пригодится. Чисто теоретически… А Марьяне все равно недосуг, она занята больницей и больными. У нее вон переезд на носу! Зачем ей этот альбом?

Джип промчался вдоль озера, пролетел мимо погруженной в темноту лодочной станции, нырнул под сень яблоневого сада. Времени прошло еще не так и много, Марьяна должна быть еще на ногах, а если вдруг она в постели, он все поймет по темным окнам флигеля, тихонечко развернется и уедет. Но лучше бы, конечно, она еще не ложилась. Можно было бы попробовать напроситься на чашечку кофе или на худой конец на перевязку. Точно – на перевязку! Морган глянул на свою забинтованную руку. Рука почти не беспокоила, но Марьяне об этом знать не обязательно. А врачебный долг и клятва Гиппократа – это святое!