Валерий Моисеев - Сфинкс

— Ну-ка, быстро помогли стряхнуть со всего этого пыль, — неожиданно незнакомым голосом произнес Иннокентий Павлович.

— С тобой все в порядке? — встревожено спросил его Сенсей. — А то ты какой-то не такой вдруг стал.

— Не знаю, — подумав, ответил Иннокентий Павлович. — Я уверен, что уже был здесь когда-то. Возможно это память предков, возможно, что-то другое. Во всяком случае, я откуда-то знаю, что мне нужно делать. Что-то словно ведет меня и диктует последовательность действий.

Некра неторопливо брел по темной улице ночного Мемфиса. Все нормальные люди уже давно сидели дома, в окружении домочадцев. Те немногие прохожие, что попадались Некра навстречу, шарахались от него в разные стороны, словно от прокаженного.

С тех пор, как Баксути вызвал для него дух Нефертау, прошло не так много времени. С тех пор Некра превратился в совершенного бродягу. Его давно немытое, почерневшее от солнца и грязи лицо покрывала густая щетина. Он был одет в рваный, засаленный плащ, неопределенного цвета, который подобрал где-то на мусорной куче. Так как застежек на нем не было, он подпоясывался длинным обрывком собачьих кишок. Ту собаку он забил палкой, после чего выпотрошил и съел сырой.

Некра ожесточенно почесал грудь. Он все еще не мог привыкнуть к многочисленным паразитам, которые изрядно досаждали ему. От его давно немытого, в кровь расчесанного тела немилосердно воняло. Но это его уже мало беспокоило.

Первоначально, его вживание в образ нищего попрошайки входило в план разработанный хитроумным Баксути. Это он велел Некра стать парией. Тогда, выйдя ночью из храма Амона, парасхит первым делом вывалялся в придорожной пыли. Обноски, подобранные этой же ночью, на мусорной куче были выбраны им умышленно, для маскировки. Находясь в таком виде можно было свободно передвигаться по всему городу, не привлекая к себе внимания и не боясь, что его остановит наряд стражников фараона. Кроме всего прочего, этот маскарад позволял ему легко выбрать очередную жертву, подобраться к ней вплотную не вызывая никаких подозрений и затем, неожиданно напасть на нее. Точно также, отход с места преступления осуществлялся легко и естественно. Никому не приходило в голову заподозрить несчастного забитого нищего в совершении зверских убийств.

Баксути велел Некра превратиться в настоящего бродягу, который не вызывал бы ни у кого ни малейших подозрений. И парасхит стал им. Тем более, что это полностью соответствовало цели, которую поставила перед ним его призрачная Нефертау. Для того, чтобы проявиться в физическом теле ей нужны были жизни. Очень много жизней, и чем больше, тем лучше.

Но перевоплощение в нищего имело для Некра и свои негативные стороны. Мало-помалу этот образ начал засасывать его и чем дольше он находился в нем, тем труднее ему было сохранять свою прежнюю индивидуальность. Постепенно произошло полное растворение и поглощение Некра прежнего, тем новым Некра, который вот уже несколько недель свирепствовал на Мемфисских мусорных свалках.

Пожалуй, единственным стойким поведенческим рефлексом, преобладавшим над всеми другими, у парасхита была страсть к убийству и расчленению на страшные, бесформенные куски особей женского пола. Первоначально Некра оправдывал эту глубоко сидящую в нем патологическую страсть, необходимостью вернуть из небытия Нефертау.

Верховный жрец Баксути, старательно проинструктировал Некра, относительно того, чем тот должен будет заниматься на темных Мемфисских улицах. В соответствии с его указаниями, Некра повторял след в след почерк и кровавые злодеяния, совершенные Джеком Потрошителем, тысячелетия спустя. Баксути рассчитывал таким образом посеять ужас и страх на улицах Мемфиса. Под его бдительным руководством Некра всегда удавалось уйти от стражей порядка. Если бы все разворачивалось именно так, как рассчитывал Баксути, то жители египетской столицы воя от ужаса вскоре начали бы роптать против бездействия фараона Сети, который был не в состоянии защитить своих верноподданных.

Сеять смуту среди простого люда было довольно легко. Тем более, что ужасные, кровавые преступления продолжали регулярно совершаться в Мемфисе, несмотря на все предпринимаемые стражей усилия. Начальник стражи Эхнасет сбился с ног пытаясь поймать это неуловимое чудовище терроризирующее Мемфис. Одновременно с этим, негодяи из числа городских отбросов, подкупленные доверенными людьми верховного жреца, распускали слухи о том, что старый фараон уже не в состоянии обеспечить безопасность своих подданных.

Собственная безнаказанность вскружила голову парасхиту, и скоро Некра обнаружил, что ему стало глубоко наплевать на самого Баксути. Пусть тот и корчил из себя его хозяина и великого верховного жреца Амона. Этот бог с головой барана никогда не пользовался особой любовью среди сообщества парасхитов, к которому принадлежал и Некра.

Теперь полностью вышедший из-под контроля Баксути, Некра убивал без разбора, не упуская ни одного удобного случая. После того, как Лицо Нефертау объяснило ему, что прежде чем уйти, жертвы должны испытывать, как можно больше страданий, он превратился в изощренного садиста. Если раньше он действовал, как обычный заурядный мясник на бойне, просто убивая и разделывая безжизненные тела, то теперь он резко изменил свой стиль. Отныне, Некра стал измываться над своими жертвами, начал страшно уродовать их, причиняя им неимоверные страдания, всеми доступными ему средствами. Он специально не убивал их, как делал это прежде, а ждал, когда они сами уйдут из жизни и только, потом приступал к разделке бездыханных тел.

Если все то, что он творил, с жертвами заставляя их страдать, делалось для его призрачной возлюбленной, то как она сама объяснила ему, анатомическая разделка была маленьким личным призом для него самого. В процессе расчленения тел, насквозь больной мозг Некра, получал невыразимое наслаждение! Когда тонкое, острое жало ножа легко проникало в беспомощно-трепещущую, еще теплую, все еще живую плоть, совершенно сошедший с ума парасхит, неизменно испытывал мощное возбуждение.

Каждое погружение холодного металла ножа в горячую плоть ощущалось им так остро, как если бы он реально вводил свое вздыбленное достоинство в невидимое лоно своей бесплотной возлюбленной. В то время когда он остервенело, тыкал ножом в лежащее перед ним тело, призрачное Лицо всегда неотступно стояло перед его глазами и лукаво улыбалось лакомыми губами. Оно наслаивалось на все то, что было у него перед глазами, заполняя собой все его существо. И он любил ее, любил со всей страстью, на какую только был способен его больной, извращенный мозг. Потная рука Некра сжимающая скользкую рукоятку ножа безостановочно сновала вверх и вниз, вплоть до того самого момента, когда он уже был более не в состоянии сдерживать то что подпирало его изнутри.