Александр Белаш - Сток

— Спросим, куда дачники приехали. Эй! Э-эй, мужчина!..

— Игоряш, не надо, — шепча, подёргала его Катюша за рукав. — Он весь пьяный.

— Зато местный.

Заслышав голос Игоря, местный замер и поднял большую голову, а потом двинул на звук. Всё так же враскачку, нетвёрдо, но куда бодрей, чем раньше. Ломился напрямую, с треском повалил трухлявый штакетник, оказавшийся на пути. Чем ближе он подходил, тем больше Игорь сожалел о том, что окликнул его. Лицо деревенского жителя было землистого цвета, одеревеневшее в гримасе, с мутными глазами навыкате. На ходу он сипел или хрипел. Издавая с перерывами тоскливое «Эээааа… Эээааа…», он неуклюже загребал руками, будто плыл сквозь вязкий воздух. Пяток мух вился над ним, как живой чёрный нимб, даже издали слышалось их угрюмое гуденье — бууувввв…

Завидев его вблизи, Катюшка заскулила и спряталась за Игорька:

— Пойдём отсюда! Скорее!

Попятился и Игорь, спешно распахивая куртку, чтоб достать травмат:

— Мужик, ты полегче… Стой! Не подходи!

Какое там — голован шёл на ствол. Смотрелся он гаже некуда — рванина на рванине, в такой ветоши, что ботинки стыдно вытереть. А ноги вообще босые, покрытые коростой грязи и глубокими язвами. С рукавов, со штанин, изо рта — отовсюду стекала по каплям какая-то бурая слизь.

Первый выстрел — холостым — он словно не слышал. Ближе подпускать нельзя: убьёшь — отвечай за него после. Передёрнув затвор, Игорь метился с дрожью — в человека! — а дистанция уже такая, что в живот стрелять опасно. Тогда в колено.

Катюшка тонко завопила. Голован припал на ушибленную ногу и повалился набок, однако сразу начал подниматься. Ни крика, ни выражения боли на лице. Одно тягучее бессмысленное «Эээ», выпученные глаза устремлены на перепуганную парочку.

— Бежим к мосту, — держа его на прицеле, бросил Игорь. — Будь рядом, не отрывайся.

— Что это? Почему он такой? — жалобно скулила Катюша, вцепившись в куртку дружка. — Смотри, вон ещё один!.. и ещё!

При всём упорстве голован не мог их догнать своим ковыляющим шагом. Должно быть, поняв это, он вскинул руки с растопыренными пальцами, запрокинул голову и завыл. Гортанное протяжное «Ыыыааа!» разнеслось над деревней, заглушив гуденье мух, которые слетались отовсюду.

Бежать Игорю было трудно — ноги подружки ослабли, она висела на нём как рюкзак. Но Катя огляделась быстрее приятеля и больше заметила. Из-за заборов и сухих зарослей появлялись, словно вырастая из земли, новые сутулые фигуры. И тотчас с шорохом, с треском начинали двигаться к ним, отзываясь на вой голована карканьем и клёкотом. Медлительные, словно заводные игрушки, они шагали напролом, только заборы ненадолго их задерживали.

Когда выбежали на дорогу, Игорю стало совсем не по себе. Со стороны моста брели трое — кошмарная пародия на рыбаков, с удочками и вёдрами. Даже издали было ясно, что они такие же, как первый. Как все. Каждый со вьющимся венцом из жирных мух, в сопровождении бесконечного «Вжжыыыууу…»

— Ну, сделай же что-нибудь! — запричитала Катя, присев от страха.

— Бери меня за руку. Соберись. Молчи. — Игорь рассчитывал, как рвануть и в кого стрелять. — Мы прорвёмся. На счёт «три» вместе, с места, и не останавливаться… Раз, два…

— Вы! — громко и злобно окрикнул мужской голос. — Почему вы тут?

Оборачиваясь, Игорь снял палец со спускового крючка — «Голос вроде нормальный!» — и тут же раскаялся. Верзила, державший за ремень что-то, похожее на садовый опрыскиватель с брандспойтом, выглядел немногим лучше прочих. Одет в целый камуфляжный комбез — а лицо такое же. Разве что мимика была. Но безобразная. Изумление и гнев, едва ли не ярость — на бурой рубленой физиономии с грубым ртом и мелкими глазами.

— Как вы перешли Смрадину? — длинно шагнул вперёд верзила. Связка из баллонов качнулась в его руке. — Зачем?

— Мы на шашлыки!.. К Ларисе! — плаксиво запричитала Катюша. — В Даниловку!

— Это не сюда, — ответил здоровяк, закидывая ремень на плечо. Правой рукой он расценил проволочную стяжку и взял брандспойт за рукоять, как оружие. — В сторону. Оба!

И «рыбаки», и ломившиеся сквозь заборы были метрах в десяти. Они подходили, охватывая ребят и верзилу вкруговую, взмахивая руками и нестройно выкрикивая:

— Охотник!.. Дай! Дай!.. Мне! Аы-ы-ы!

Среди них Катя заметила и женщин — чумазых, патлатых, оборванных. Одна была молодая и почти чистая, но её лицо выражало только свирепость и голод. Такой голод, что звук, с которым она облизывала губы, мокро и жутко отдавался в ушах. Спрятаться было негде; Катя забилась между верзилой и готовым стрелять Игорем.

— Цыц! Моё мясо! — рявкнул здоровяк.

Брандспойт в его руках щёлкнул, из наконечника вырвалась струя клубящегося пламени и прошла по земле перед ногами «рыбаков». Огненная преграда встала перед ними, в лицо Кате плеснуло жаром, она невольно зажмурилась. Тут и Игорёк открыл огонь — раз, раз, раз.

— Не трать патроны, — бросил верзила негромко. — В деревню, быстро, я сзади.

Расчищая путь, он облил жидким огнём длинноволосую женщину, которая кинулась к ним — её лохмы и пальто вспыхнули. Фурия завертелась в пламени, пытаясь затушить себя и разбрасывая но сторонам дымящие КЛОЧЬЯ. Мухи взвивались вверх и вспыхивали с треском, превращаясь в быстро тающие шарики огня.

— Давай к мосту! — выкрикнул Игорь.

— Рано.

— Катя, за мной!

Но верзила ухватил Катюшу и потащил, хоть она упиралась, пытаясь вырваться.

— Отпусти её! Слышал?! Считаю до…

— Твои пули — для живых. Будешь дурить — оставайся и воюй. Ну?

За дымом прогоравшей огнесмеси Игорь различил новые силуэты — пока разрозненные, они явно стягивались к месту схватки.

— Ладно, идём.

— То-то же. — На буром лице возникло подобие ухмылки. — Сообразительное мясо. Даже мозги есть.

Идти за верзилой совсем не хотелось. Но бежать к мосту под вой толпы, волоча за собой подружку на слабеющих ногах — а вдруг и вовсе вырубится? — хотелось ещё меньше. Этот хоть говорить может. И думать тоже.

Пробиваясь к логову Охотника, они кое-как уклонялись от стычек и — чисто случайно, — подпалили пару хат. Верзила стрелял из огнемёта редко, чтоб отогнать стишком назойливых. Но они, шарахнувшись от пламени, опять плелись следом.

Зато Игорь смог осмотреть странную деревню. Кругом всё было тлен и гниль, прах и труха… Потрескавшиеся доски, выщербленный кирпич, ржавые кровли, выбитые стёкла — всюду разор и погибель. Заметил он и несколько машин, стоявших так, словно их бросили в панике: покрышек нет, камеры рассыпались, мосты вросли в землю. И ладно бы «тазы»! Здесь торчали остовы «порша» и «майбаха»…

А груды хлама вдоль по улице — как после потопа!.. Будто дома вытрясли или вывернули наизнанку. Там понтовый холодильник нараспашку, тут плазменный телевизор с диагональю метра полтора, разбитая вдребезги стереосистема… То, чем люди кичатся, валялось битое, смятое, расколотое, покрытое седой пылью.