Ирина Лобусова - Монастырь дьявола

Крик пронесся над толпой, крик, более страшный, чем смерть:

– Мамочка! Мама!

Увидев, что костер, на котором находится ее мать, начинает гореть, девочка испустила страшный крик и неистово забилась в руках монахини, которая испуганно пыталась прижать ребенка к себе.

– Мамочка! Мама! Мама!

Толпа замерла. Крик пронесся как выстрел, поражая многих, стоявших поблизости, наповал. Это был крик такой чудовищной силы, что человеческие души выворачивались наизнанку. Многие женщины откровенно плакали, плакали и крестились. Девочка кричала так громко, что крик ее, отражаясь от стен домов, накрыл всю площадь словно плотным покрывалом. В нем было столько горя и отчаяния, столько не понимания и чудовищной боли, что, казалось, сердце маленькой девочки разбивается на тысячу осколков прямо на каменных плитах мостовой. Весь состав инквизиции игнорировал крики. Никто из судей или из знати даже не повернул головы.

На ложе для знати возникло некоторое оживление. Вниз, к кострам, быстро спустились несколько дам и знатных дворян. Вскоре к ним присоединился епископ. Возле каждого костра лежал пучок хвороста. Символический пучок, оставленный для особой привилегии. Разделившись, эти люди подходили к кострам, брали хворост и подбрасывали прямо в огонь. Бросать хворост в костер было разрешено только для знати (чтобы не возникла давка и от драки желающих не погас огонь). Считалось, что дрова, брошенные в костер ведьмы или колдуна, гарантируют счастье….. Кроме того, это был прекрасный случай показать свою лояльность инквизиции.

Две шикарные дамы и богато одетый господин, весело переговариваясь и громко смеясь (не забывая при этом подносить к носу кружевные платочки, чтобы заглушить запах паленого мяса), подбрасывали пучки хвороста в костер Катерины….

– Мамочка! Мама!

Девочка билась в руках монахини, которая тщетно пыталась полами своей рясы заткнуть ей рот. Дым от костров черными клубами валил в небо, и был слышен лишь шум огня и треск… От пылающих костров быстро распространился нестерпимый запах паленого мяса, у многих вызывающий тошноту… Сквозь пламя уже нельзя было разглядеть ничего. Скрытые столпами огня, фигуры исчезли в пламени полностью… Каждый костер представлял собой огромный пылающий факел… Цветок отчаяния, сотканный из живого огня.

К вечеру ветер усилился. Свинцовые тучи так заволокли небо, что оно казалось совсем черным. Ветер неистовствовал: бешено стучал в стекла, колотил ветвями деревьев о крыши домов, с дикой скоростью гнал мусор по мостовым, переворачивая скамейки и урны. Вслед за ветром страшный удар грома сотряс землю. Молния прорезала темноту. Тяжелые капли дождя громко ударили в окна, и ливень хлынул на камни мостовой. Началась гроза.

Он перевернулся на спину в кровати и открыл глаза. Щелкнул выключателем лампы, чтобы прогнать темноту. Взгляд его вдруг упал на часы, лежавшие на тумбочке возле кровати. Несмотря на то, что было около 7 вечера, часы показывали 9.10. Девять часов, десять минут утра… Точно так же было в лесу. Он замер, не понимая, что происходит. Изредка вспышки молнии озаряли комнату призрачным сиянием, и тогда все предметы, окутанные серебряной дымкой, казались декорациями из бессмысленного фантастического сна.

Казалось, под ударами грома сотрясается старинное здание отеля. С детства он не любил грозу. Это страшное явление природы отнимало знакомое ощущение безопасности, потому, что он не мог противопоставить этому свою силу. Он сел, подогнув колени и обхватив их руками. Комната словно увеличилась в размерах оттого, что в окно жестко хлестали непрерывные потоки воды. Шум навевал тоску, и снова, как в детстве, отнимал безопасность. Впрочем, он знал: больше покоя не будет. Никогда. И нигде. Это был страшный удар грома – возможно, самый страшный из всех, точно так же, как молния, последовавшая за ним, была самой яркой.

Внезапно отблеск молнии осветил комнатный угол, до того бывший в темноте. Там, в углу, он отчетливо и ясно увидел фигуру женщины. Это была молодая женщина в длинном белом одеянии, и он мгновенно ее узнал. И дело было даже не в том, что именно ее он видел в проклятом монастыре, когда, доверив рукопись и крест, она сделала его избранным. А в том, что, появившись вновь, она словно утверждала, скрепляя как печатью, его видения одним своим присутствием. Словно заново объясняя их.

Он сделал несколько шагов вперед, но женщина предостерегающе протянула руку, запрещая подходить к ней.

– Марта! – он снова шагнул вперед.

– В 9.10 утра сожгли на костре мою мать. Мою мать – Катерину Бреус. Она не была виновна. Ни в чем…

Внезапно он понял. Все открылось ему так отчетливо, что он даже перепугался своего озарения.

– Ты ищешь ее, Марта? Ты хочешь встретиться с ней, но не можешь попасть туда, где она тебя ждет?

Белая тень кивнула. Теперь он знал все. Знал о женщине, казенной без вины. И знал о проклятой душе, ушедшей навсегда к сатане, отвернувшись от Бога. Душе, способной проклясть Бога за смерть человека, в котором заключался весь мир…

Еще одна молния отчетливо осветила угол. Лицо Марты Бреус было печальным. Кивнув ему, она печально склонила поникшую голову, всем своим видом выражая лишь скорбь.

– Марта, теперь я все понял, я….

Мир потряс еще один удар грома. Молния ярко осветила угол, прежде потерянный в темноте. Угол был пуст. Женщина исчезла. В комнате больше никого не было.

Он ходил из угла в угол, словно задыхаясь. Находиться внутри было нестерпимо. Стены комнаты давили на него, и, не выдержав, он бросился прочь из комнаты, из гостиницы, смело шагнув под проливной ливень…

Вечерний город был залит дождем. Сквозь потоки воды люди расплывались, словно при взгляде через прозрачную стеклянную призму. Тонкие огоньки дрожащих витрин расплывались в лужах радужным сиянием, и, мелко дрожа, рассыпались в сером асфальте мостовых. Это был холодный, неприветливый город. Он шагал в толпе, и никто из попадавшихся на встречу людей не обращал на него никакого внимания. Яркие огни реклам отражались в каплях дождя. Дождь не проходил. Спешащие люди быстро перепрыгивали через лужи. Он, напротив, специально замедлял шаг. Он шел по улице, прямо вперед, от холода подняв воротник куртки. Зонтика у него не было, поэтому лицо и волосы быстро стали мокрыми от дождя. Он шел медленно, пристально вглядываясь в толпу…. Нет, он никого не искал. И ничего подобного просто не мог увидеть, но… Ощущение было навязчивым, как зубная боль. Ему все виделись каменные улицы небольшого средневекового города, и женщина с маленькой девочкой, нежно и крепко обнявшие друг друга. Ему казалось, что маленькая девочка с женщиной, счастливые оттого, что они вместе, вот так же когда-то могли идти под дождем.