Далия Трускиновская - Темная сторона города (сборник)

Все это заняло не больше мгновения – как и то, что Артур сделал после. Он уперся левой рукой в стол, а правой схватил ножичек, оставленный Позолотовым, и резко, словно врач, вкалывающий антибиотик, ударил острием по кисти. Вогнал лезвие между указательным и большим.

Пальцы судорожно дернулись и царапнули по дереву.

– Па… – одними губами шепнула Настена. – Ты там? Это что вообще?..

На экран она не смотрела – не спускала глаз с того, что лежало у входной двери.

Боль была вялая, почти неощутимая. В отличие от стыда.

Но сейчас, подумал он, у меня нет времени ни на стыд, ни даже на отвращение к себе. Даже на то, чтобы плакать о Елене.

Времени у меня вообще нет.

Давай, приходи в чувство. Думай, твою мать.

– Малыш, – позвал он. – Настена. Ты сейчас вот что. Слушай меня очень внимательно, хорошо? Главное – не бойся, нельзя бояться.

Он не знал, что там происходит, мог только догадываться. Не имеет значения, как коробка оказалась под дверьми квартиры. Если это… если она ведет себя так, как он предполагает, значит, Елена обнаружила ее первой. Уже знала о случае с таким же аппаратом у Извольского и была агрессивно настроена к «подарочку». А тот отреагировал соответственно.

Все-таки, удивился он, неужели эта тварь научилась передвигаться? Неужели из-под елки сама… но почему именно на четвертый этаж, почему – к дверям тихомировской квартиры? А может, это все-таки дело рук Кузнечика?

И тут же – дернул за рукоятку ножа. Так, несильно. Просто чтобы прочистить мозги и не думать о второстепенном.

«Думать». Да, это был ключ ко всему.

– Послушай, – сказал он, – постарайся вспомнить что-нибудь приятное. Праздничное. Связанное с елкой, с по…

Едва не сказал «с подарками», – но если там сейчас перед ней эта хрень с бантом… нет, лучше…

– Вспомни о том, как мы раньше праздновали Новый год. С мамой. Тебе же всегда это нравилось.

Он не видел сейчас ее лица, но по интонациям понял, насколько она сбита с толку:

– Пап… Это обязательно? Я просто… ну… я уже плохо что помню, если честно. Ты же сам…

Он провел правой ладонью по лицу.

– Хорошо, – сказал, – просто поиграем в игру. Я буду говорить, а ты – не вспоминать, а воображать. Мы с тобой всегда начинали украшать елку в середине декабря, мама на выходные доставала с антресолей ящики с игрушками, мы протирали их…

Он говорил и понимал, что все впустую. Он и сам уже ничего или почти ничего не помнил, прошлое стало набором черно-желтых фотографий. Чужих карточек.

– Па, – шепнула Настена, – оно все-таки движется. Медленно так… бант этот… Кажется, не срабатывает, па…

Вспоминай, оскалился он на себя в зеркале. Взгляд был злой, верхняя губа подрагивала. Вспоминай, засранец!

Он дернул за нож – не вбок, а вверх, вытащил лезвие, и сразу же из раны хлынула кровь, и одновременно – он как будто услышал знакомый голос, увидел, как Алена берет йод и щедро льет на рану, и говорит встревоженно: «Ну печет-то хоть, Тихомиров? Жить будешь?»

– Родинка, – сказал он. – Малыш, помнишь ее родинку, здесь под ключицей? И как она смеялась, чуть наклоняя голову к плечу? И эту ее присказку, насчет «никогда не бывает слишком поздно, чтобы успеть»? А игрушки – мы же их вешали в строгой очередности, помнишь? Сперва доставали верхушку, в виде старинных курантов. Белых таких, с черными стрелками и алыми цифрами.

– Мне дали их протереть, а я не удержала, но они не разбились. А я… я перепугалась тогда. Сама не знаю, почему. Знала, что вы не будете ругать…

– Так все и было. А еще гирлянды – бумажные, в виде бабочек. А теперь, малыш, делай маленький шажок назад и продолжай думать о гирляндах. И еще были хлопушки, ты всегда думала, что в них что-то есть, и однажды расковыряла самую большую, проверить. И потом вы с мамой ее чинили. Делай шажок назад. Заклеивали цветной бумагой и раскрашивали фломастерами.

– А когда били настоящие куранты, ты обнимал маму и целовал. Ровно столько раз, сколько они били. Это было так смешно!

– …И еще шажок. А ты прыгала вокруг и требовала, чтобы мы тебя тоже целовали. И бросалась снежками… Не оглядывайся, просто скажи: далеко до двери?

– Я почти рядом.

– Вспоминай и слушай. А в школу ты одевалась доброй феей и потом бегала по дому с этой своей волшебной палочкой и касалась всего подряд, и мы делали вид, что табурет превратился в барашка, а зеркало – в окно, за которым – волшебный мир. Ты выйдешь в коридор, малыш, и закроешь за собой дверь из прихожей, быстро и крепко, и придвинешь с той стороны стул, принесешь из кухни. Потом запрешься у себя в комнате, к двери приставишь что-нибудь тяжелое, лучше всего кровать. И будешь меня ждать. А потом в школе ты получила первую премию за самый лучший костюм и самую лучшую роль, и так разволновалась, что затемпературила. И мы встречали тогда Новый год дома, возле окна. Забудь про айпад, не трогай его, просто выйдешь за дверь и сделаешь, как я скажу. Я минутки три буду занят – мне надо будет одеться и взять ключи от машины, а потом я тебе перезвоню, когда буду ехать. Все будет хорошо, малыш. Все будет хорошо…

Он говорил с ней, а сам уже вытирал с руки кровь, плеснул на рану из стаканчика позолотовы опивки, прервался, потому что все-таки дыхание перехватило, но сразу же продолжил («и вот мы тогда еще нацепили эти дурацкие маски…»), кое-как перевязал руку носовым платком, набросил на плечи пальто, в последний момент догадался прихватить шарф и понадежней обмотал шею; теперь, думал он, ключи – лучше всего позаимствовать у того же Позолотова или у Горехина, дороги сейчас пустые, домчусь, а там уже по ситуации; и вот еще – отзвониться участковому, только правду не говорить, сказать, что воры залезли, это нормально, поверит, и огонь, тварь эта боится огня, ну, обеспечим; только бы успеть, только бы, думал он, успеть и не облажаться, времени совсем в обрез, но не может же быть, чтобы я после всего опоздал, никогда не бывает слишком поздно, шептал он дрожащим голосом, никогда, никогда, никогда, никогда…

Декабрь 1940 года в Таллине выдался на редкость солнечным – во всяком случае, для капитана Николаева. Несмотря на то что служба занимала двенадцать, а то и шестнадцать часов в сутки, он, родившийся и выросший в орловской деревеньке, был в восторге от города, от его узеньких кривых улиц, старых домов, которые выглядели лучше новых, от ощущения опрятности и чистоты, от запахов кофе и сдобы. В редкие свободные часы, гуляя по городу, он чувствовал себя рыцарем, освободившим сказочное королевство от злобного дракона.

К приезду высокого начальника из Москвы Николаев подготовился настолько хорошо, насколько это возможно: привел в образцовый порядок служебные дела, зарезервировал лучший номер в гостинице. Оставалось одно – найти подарок. Оно, конечно, служебные отношения не должны пачкаться подношениями, но личный дар от всего сердца еще никогда и никому не вредил. Тем более если подарок будет сделан не самому начальнику, а его семилетней дочке, в которой начальник души не чаял.