Далия Трускиновская - Темная сторона города (сборник)

– Ивана, – сказал Орест и поцеловал ей руку, – вы чудо. Подвезти вас на машине?

– Ни к чему. – Ивана встала и поправила ему галстук, так, чтобы он лежал ровно, прикрывая пуговицы рубашки. – Это близко. Тут все близко.

Вместе с Орестом и господином Гительмахером они вышли из полицейского управления, и пан Йонас, открывавший свою галантерейную лавку, завидев их, вежливо приподнял шляпу.

Первый по-настоящему весенний день поднимался над городом, и шпиль ратуши дрожал и переливался в потоках теплого воздуха.

Клетчатый фланер – не Франчик, другой, потолще и пошире в плечах, – собрав вокруг себя очередную группу туристов, указывал на окно серого дома с тяжелыми бледными русалками, вальяжно расположившимися на карнизе.

Ивана замедлила шаг, и вместе с ней замедлили шаг Орест и Гительмахер.

– А вот тут, – говорил фланер, указывая тростью на окна второго этажа, – живет знаменитая черная вдова. За последние шестьдесят лет она похоронила троих мужей, а сама выглядит от силы на сорок пять. Еще при курфюрсте один из ее тогдашних любовников, почувствовав странное недомогание, обратился за помощью к ученику Фройда, профессору Гузневичу, и тот, опросив больного, посоветовал ему отказаться от роковой страсти… однако больной предпочел зачахнуть в объятиях этой страшной женщины, но расстаться с ней был так и не в силах. Поговаривают, она опять собирается замуж. Тссс. Вот и она сама.

Дверь распахнулась, и Ивана увидела Каролину, но Каролину в бархатной шляпке с густой вуалью и в норковой накидке. Шла Каролина так, как, видимо, в ее представлении должны ходить роковые женщины – маленькими шажками, как бы по струночке, но при этом соблазнительно виляя задом.

Туристы тактично расступились, провожая ее восторженными взглядами.

– С добрым утром, Каролина, – вежливо сказала Ивана, поскольку Каролина явно склонна была ее не заметить.

– Ах, это ты! – рассеянно воскликнула Каролина, демонстративно игнорируя туристов. – Тебя что, уже арестовали? Добрый день, господин следователь!

– Это не конвой, – Ивана поджала губы. – Это мои коллеги. Я их консультирую… Исключительной важности дело. Ну, потом расскажу. А что это ты так вырядилась? На маскарад идешь?

Каролина воровато оглянулась и, убедившись, что туристы под предводительством фланера стоят достаточно далеко, шепотом сказала:

– Он говорит, мне ничего не надо делать… Просто иногда в назначенное время выходить из дома и… ну, хоть в кофейню, хоть куда. Ну и одеваться пошикарней. А где я возьму пошикарней? Норковую накидку я у мадам Поплавской одолжила, а шляпка мамина… я только тушью ее кое-где подкрасила, и все. А деньги хотя и небольшие, но все ж деньги… мама вырезку телячью любит, а где мы на вырезку возьмем?

– Госпожа Ивана, – жалобно сказал Орест, – умоляю!

– Иду-иду, – Ивана развела руками, мол, что поделаешь, не продохнуть, и, вздернув голову, прошествовала мимо. Гительмахер и Орест покорно потащились за ней, точно гусята за гусыней.

Каролина же двинулась в направлении рынка, и Ивана, украдкой оглянувшись, отметила, что пожилой, приличного вида господин, разглядывавший трости и зоны, выставленные в витрине на углу, при виде Каролины застывает, приоткрыв рот, а потом, вместо того чтобы идти по своим делам, поворачивается и как привязанный тащится за неотразимой дамой в норковой накидке и шляпке.

Орест явно чувствовал себя неловко среди всей этой цветочной роскоши, а Гительмахеру было все равно.

– Но, госпожа Ивана, здесь и спрятать-то негде… Ладислав наверняка здесь искал.

– Это не здесь, – сказала Ивана, – это в подсобке. Там, где он ее убил.

– Ладислав тоже был не дурак.

– В том-то и дело, что дурак, – сказала Ивана презрительно. – Хотя, конечно… есть опасность, что шедевр утрачен, но я все же надеюсь…

В подсобке работали те девушки, которых не пускали на свет, иными словами, непривлекательные и оттого злые, но с Орестом они пререкаться побоялись и освободили помещение без лишних слов. И они втроем остались в полутемном сыром помещении, среди вороха цветов и листьев, и у каждого цветка был свой особенный запах, и запахи эти смешивались во что-то уж совсем невообразимое, так что у Иваны закружилась голова.

– Ну? – нетерпеливо переступил Орест с ноги на ногу.

– Сейчас, – сказала Ивана, – сейчас, погодите…

Цветы стояли в эмалированных и жестяных ведрах, охапками, срезанные, обреченные на умирание… Колокольчик – думаю о тебе. Пурпурная гвоздика – своенравие. Орхидея – усердие. Миндаль – обещание… Папоротник, аспарагус, физалис… Столько цветов, столько трав, охапки привядших цветов отдельно, на клеенке. Обломанные ветки, пожелтевшие стебли… Брак, пересортица.

– Я думаю, – говорит Ивана, – я думаю… вот.

И она аккуратно приподнимает край клетчатой клеенки. Потом, нахмурившись, приподнимает еще повыше, так, что бедные цветы скатываются мокрой кучей к противоположному краю.

– Боже мой! – выдыхает Орест.

– Она наглая была, Анастасия. Прятать надо нагло, весело. Чтобы все – на виду.

– А если бы ее выкинули, клеенку эту?

– С чего бы? Она тут всегда лежит. Цветы выносят и выкидывают, это да. А она лежит, и все. Цветы преходящи, клеенка вечна.

– Позвольте! – Гительмахер вынимает из нагрудного кармана лупу и, кряхтя, присаживается над клеенкой. Ивана смотрит, как он прилаживает к неровно обрезанному краю картины симметричный лоскут и удовлетворенно кивает сам себе.

– Ну что? – Орест выглядывает из-за плеча Иваны.

– Да, это она. Та самая. Видите, это то, что она вырезала из рамы, а это – то, что осталось в раме. Края совпадают. Тютелька в тютельку, можно сказать.

– Боже мой, – повторяет Орест как заведенный. – Боже мой.

– Только… позвольте сюда, к свету… ну да… не хочу вас расстраивать, но…

– Он поврежден? – страдальчески морщит лоб Орест, – от сырости?

– Нет, при чем тут сырость. Я хочу сказать… Скорее всего, это не Вермеер у вас. Подделка. То есть изначально подделка. Хан ван Меегерен, скорее всего, ну, знаете, знаменитый жулик, он прекрасно работал Вермееров. Я бы датировал вашего тридцатыми или сороковыми. Меня, конечно, смущает каталог – там черным по белому, что приобретен в восемнадцатом веке, но я бы усомнился. Видите, вот эти кракелюры? Ну, мелкие трещины.

– Я думала, на старых полотнах всегда так, – говорит Ивана.

– Не совсем. У оригинала они глубже… А на вашем они как раз для подделок Меегерена типичны, он в печи полотна прожаривал… специально, чтобы состарить полотно, у него была своя технология, и… Можно, конечно, дополнительную экспертизу, но я абсолютно уверен.

– Но это именно та картина, что была украдена? – напирал Орест.