Далия Трускиновская - Темная сторона города (сборник)

Благодушие выступило из пор холодной влагой. Кира – не пустотелый безвольный мешок с костями, распластанный на постели, как замороженная камбала, – а другая Кира, энергичная, упертая, что билась сейчас в паутине нервных окончаний, вен и артерий, исходила криком: «Тупая ты сука! Очнись! Шевелись, идиотка! Неужели ты думаешь, что тебя так повело с одной понюшки?! Что-то не так здесь! Беги!..»

Легко сказать! Кира не чувствовала тела. Совсем. Оно запросто могло быть сейчас где-нибудь на Марсе, Северном полюсе, в Тимбукту или на рассыхающихся нарах в кое-как обжитом сарае меж заброшенных дач на окраине Кирчановска. Это не имело значения. Сейчас Кира была бестелесным сгустком панических мыслей, обманчивого зрения и ненадежного слуха, застывшим в куске прозрачного пластика; коллекционным приложением к популярному журналу «Мир насекомых» (рекомендованная цена – 179 рублей), которое уже кто-то внимательно и жадно разглядывал…

Разглядывал?!

Эфемерная Кира ворвалась в свое тело, проломив правый висок с вязким чавкающим звуком, с каким пуля вгрызается в дерево. Так оно и было. Руки и ноги одеревенели, налитые сырой окаменелой тяжестью столетней лиственницы, и, казалось, вросли в нары. Грудь едва заметно поднималась и опускалась, голову сдавило, как болванку в струбцинах. Глаза вращались в орбитах двумя крашеными шариками, управляемыми неумелым кукловодом: потолок, затянутый тенями; соседние нары; носы ее кроссовок, прильнувшие друг к другу, как нетерпеливые любовники; печь; щели между досками пола. Все в слабом угасающем свете, неподвижное, сонное. Очередная капля воды с подтекающего потолка летела нестерпимо долго и зависла крохотной жемчужиной в десяти сантиметрах от неизбежного «шлеп». Кира не смогла сделать очередной вдох. Ощущение стороннего взгляда усилилось…

Веки опустились, словно скрипучие рассохшиеся ставни, ресницы сомкнулись неплотно. Сквозь этот штакетник зрачки Киры уловили осторожное движение в углу за военным ящиком, слабое беззвучное шевеление.

– Сай, – услышала Кира, сумерк за ящиком замер, притаился. – Мне нужна доза…

– Ты знаешь… – прозвучало в ответ.

«Кто говорит?!» – крикнула Кира, но звуки застряли в темнице черепа. Голосовые связки бесполезно трепетали, лишенные воздуха, челюсти, казалось, стянуло алюминиевой проволокой, взгляд не отрывался от угла, где секунду назад темнота перебирала воздух когтистыми пальцами, словно клубок полупрозрачной шерсти. Грудь начало жечь, как будто Кира проглотила уголек и он застрял в пищеводе. Дверца печи приоткрылась, багровые отблески вырвались из топки алыми языками, обложенными голубоватым пламенем, дотянулись до угла, куда был устремлен неподвижный взгляд Киры. Она увидела…

Там, где темноту лизнул красноватый свет, как пылинки в солнечном луче, танцевали мохнатые катышки в обнимку с мелкими щепочками, порхали клочки бумаги, мерцали крохотные осколки зеленоватого стекла, кружилась подсолнечная шелуха и невнятные засохшие комочки. Только на секунду движение показалось хаотичным, следующий удар сердца протолкнул в мозг Киры тошнотворное воспоминание о червях, целеустремленно копошившихся в глазницах трупа двухнедельной давности. Желудок стремительно свернулся с бумажным хрустом, как новогодняя свистулька, испустившая последний выдох. Словно почуяв, что его заметили, клубящийся мусорный ком выкатился из угла в проход между нарами и беззвучно взорвался, распухая в коротконогую сутулую фигуру с покатыми плечами и бесформенной, комкообразной головой-наростом, руки-столбы упирались в пол обрывками пожелтелых газетных клочков. Существо покачивалось на рахитичных ножках уродливым клоуном, связанным на детском празднике из огромного прозрачного воздушного шара, внутри которого под напором воздуха кружил и подпрыгивал разнообразный мусор. В безостановочном мельтешении оставались неподвижными две полуржавые канцелярские кнопки с острыми треугольными зрачками. Бездонная чернота в них была устремлена прямо на Киру. Она почувствовала влажный жар в паху, быстро пропитывающий джинсы на бедрах.

В тот же миг существо подпрыгнуло, уцепившись за стойку соседних нар, и быстрыми паучьими движениями взобралось на верхний ярус. Вопль рвал Кире гортань, но и только, рот казался забитым жеваной промокашкой. Со стуком она скосила глаза-шарики. Существо сгорбилось над Лекой, словно принюхивалось к дыханию мальчика: шу-шу-шу-шу-шу…

Кира испустила слабый стон.

В ту же секунду нестерпимое зловоние обрушилось на нее бетонной плитой. Окрестные погреба вспучились белесой, закисшей пеной, сотни немытых тел в грязной одежде столпились вокруг, десятки гнилых ртов выдохнули в лицо. Треугольные зрачки повисли в нескольких сантиметрах от ее лица.

«Вот мы и встретились… Ты пришла. Я ждал, я всегда жду…»

Бесполый голос, сплетенный из миллионов голосов без возраста и чувства, осыпался ей в лицо щепочками и кусочками палых листьев. Кира рванулась, но давление лишь усилилось. Затрещали ребра, глаза вдруг выскочили из орбит и повисли на зрительных нервах. Левым она видела собственное ухо и прядь волос, правым – прыщавые ягодицы Саймона: трясущимися ущербными лунами они дергались между худеньких белокожих бедер, что, казалось, светились в темноте.

«Ты сильная. Ты всегда убегала…»

Кира чувствовала, что ее перетирают в жерновах.

«Но я знал. Всегда знал, где ты, и был рядом. Помнишь, когда ты только устроилась на работу, Пчела на лестничной клетке, подмигивая другим курильщикам, хлопнул тебя по заднице и спросил: «Ты мальчик или девочка?» Помнишь? Это я посмотрел на него тогда так, что он заблевал всех, кто не успел отскочить…»

Зубы Киры начали вращаться в деснах.

«А когда старшие мальчики в детдоме решили, что тебе пришла пора стать женщиной… Это же я вложил в твои руки кроватную дужку. Кровь брызгала на стены… Старый карагач до сих пор рассказывает эту историю девчоночьей спальне…»

Кира почувствовала, что в штанины набились теплые, юркие комочки. Обвивая щиколотки голыми хвостами, они принялись рвать икры. По лицу ползали насекомые, ощупывая поры чуткими лапками.

«Тебя никто не хотел еще до зачатия. Та безмозглая шестнадцатилетняя сучка, что явилась в больницу в конце шестого месяца, согласилась на заливку, только чтобы избавиться от тебя немедленно. К всеобщему сожалению, ты родилась живой, хотя и крохотной – меньше куклы в магазине. Толстая усатая медсестра принесла тебя в туалет и положила на подоконник перед открытым окном, едва закутанную в старую пеленку с казенным штампом. Иногда она возвращалась и тыкала в тебя коротким пальцем, проверяя, жива ты или нет. Сначала ты кричала, поджимала ножки и сучила ручонками. Потом только стонала, как умирающий котенок… Ты выжила потому, что я согревал тебя своим дыханием. Все это снится тебе каждую ночь. Я единственный, кому ты нужна…»