Татьяна Корсакова - Музы дождливого парка

Выход нашелся с противоположной стороны купола. Вниз, оплетая одну из колонн павильона, спускалась винтовая лестница. Когда-то выкрашенная в белый цвет, а сейчас облезшая, с проступившей ржавчиной. Вход на лестницу преграждала решетчатая дверь. И эта дверь была заперта. Арсений подергал за ржавые прутья, попытался дотянуться до лестницы, держась одной рукой за перила, — ничего не вышло. Тот, кто воспользовался этой лестницей, не оставил ему ни единого шанса.

Арсений тихо выругался. Словно в ответ небо разразилось раскатом грома, а кленовая ветка плетью ударила по лицу. Щеку обожгло болью. Горячие капли крови смешались с холодными дождевыми. Арсений стер их рукавом, обернулся к замершему у самого края площадки Гриму:

— Все, пойдем, друг. Нам здесь больше нечего делать.

Грим согласно рыкнул, первым прыгнул в черный провал двери. Арсений шагнул следом.

Что бы там ни думала Ната, его миссия в этом доме, скорее всего, подошла к концу. Он почти уверен, что виновника своих бед ей нужно искать среди живых, а не среди мертвых, но, чтобы убедиться в этом окончательно, нужно довести дело до конца. Флейта привычно легла в ладонь, Арсений улыбнулся ей, как давнему другу…

Мальчишка… Крысолов оставался в доме недолго, ограничился беглым осмотром. Может, особенным своим охотничьим чутьем почуял, что искать Савву нужно в парке, а не здесь. Пусть бы так! Пусть бы хоть в доме не было ничего такого, от чего невозможно уснуть и хочется без конца оглядываться по сторонам. Она устала. Столько лет жить с этим тяжким грузом, одновременно ждать и бояться, что когда-нибудь ее тайна будет раскрыта.

Дождь, неистовый и, казалось, вечный, бился в запертое окно с такой силой, что дребезжали стекла. А там, под дождем, в мутном свете фонаря стояли двое: Крысолов и его адский пес. Ната поежилась, щелкнула зажигалкой, прикуривая уже которую по счету сигарету. Завтра Зинаида непременно станет ругаться, когда увидит, сколько она выкурила. Да бог с ним — с завтрашним днем! Ей бы сегодняшнюю ночь пережить…

Пока Ната прикуривала, Крысолов исчез.

— Вот и посмотрим, — сказала она, выпуская облачко дыма. — Слышишь, Савва?! Я не сдамся без боя, ты меня знаешь!

Желание обернуться и заглянуть в черные глаза мертвого мужа было сильным, но Ната себя поборола. Ей не впервой. Она справится.

Свет погас внезапно. Хрустальная люстра беспомощно мигнула, и дом погрузился во тьму. Страшную, кромешную, наполненную особенной, неведомой обычному человеку жизнью.

— Пробки! Надо сказать Акиму, чтобы перепроверил. — Собственный голос показался Нате слабым и испуганным. Страх в ее нынешнем положении недопустимая роскошь. Ей нельзя бояться, у нее просто нет на это права. Сейчас придет Марта и принесет свечи.

Секунды складывались в минуты, а внучка все не шла. Глаза уже начали привыкать к темноте, а в сердце росла тревога. Про мобильный телефон Ната вспомнила, когда нервы, и без того расшатанные происходящим, были уже натянуты до предела.

Телефон Марты молчал, так же как молчал и телефон Акима. А больше звонить некому, она всех отослала. Оставила только Акима, да и то лишь потому, что ему некуда идти. Может, Марта уехала? Обиделась и решила показать характер? Пусть лучше так. Нужно было сразу отправить ее обратно в город, как только приехал этот… Крысолов. Девочке здесь нечего делать, особенно сейчас, в темноте. Ната отшвырнула бесполезный телефон, в последний раз затянулась уже догоревшей почти дотла сигаретой, снова подкатила коляску к окну.

Снаружи бушевала гроза. От раскатов грома закладывало уши, а от вспышек молний уже рябило в глазах. Не нужно смотреть, не нужно слушать. Ей надо только дождаться возвращения мальчишки, чтобы услышать его вердикт. Вердикт или свой смертный приговор — это уж как повезет. Она везучая. Она продержалась дольше всех остальных, сумела выжить и победить того, кого победить почти нереально. Дай бог, чтобы та битва была последней, чтобы не пришлось снова сражаться с собственными страхами и призраками из прошлого.

Из раздумий Нату вывел тихий, едва различимый шорох. Кто-то шел — или скорее крался? — по коридору. Легкая, осторожная поступь, тихое поскрипывание паркета… Чудится?..

— Марта? Марта, это ты? — Ната развернулась спиной к окну, слезящимися от напряжения глазами уставилась в черный проем двери.

Скрип-скрип… Уже и шагов не слышно, только это поскрипывание. Может, и нет никого, может, просто рассохся паркет, а она, старая дура, выдумывает себе бог весть что.

— Марта! — Голос громкий и требовательный. Чего ей стоит держать себя в руках, никто не узнает. Несгибаемая Ната, ослепительная Урания! Она всегда такой была и такой останется.

— Урания… — не то шорох, не то шепот, а может, и вовсе завывание ветра. — Уже скоро…

Чудится! В таком месте в эту грозу примерещиться может что угодно.

— К черту! — Серебряная зажигалка подпрыгивает в дрожащих руках, сигареты одна за другой падают на ковер. Иногда собственные демоны в разы страшнее демонов внешних. Вот их бы обуздать!

Синий огонек пламени наконец перепрыгивает с зажигалки на сигарету, успокаивающе потрескивает. Горький табачный дым выбивает из горла кашель. К черту!

Шаги уже совсем близко, и черная тень на пороге гостиной. Стоит, ждет приглашения.

— Ну, входи же! — Слова слетают с губ вместе с дымным облачком. — Я так давно тебя жду.

…Звук, странный, потусторонний, вплетается в слова, превращает их в песню. Флейта. Там, в бушующем за окном ненастье, какой-то сумасшедший музыкант взялся играть на флейте. Мелодия незнакомая и знакомая одновременно, тревожная, вынимающая душу. И даже дождь аккомпанирует невидимому музыканту, и даже гром стихает, чтобы можно было слушать и наслаждаться.

Тень на пороге покачивается из стороны в сторону, точно загипнотизированная. Тень тоже слушает флейту.

— Кто ты? — Ей уже не страшно. Как же можно бояться, когда где-то совсем рядом рождается такое чудо?! — Ну же!

Ответом ей становится не то стон, не то вздох, незваный гость растворяется в темноте, где-то в глубине дома хлопает дверь…

Наваждение закончилось внезапно, оборвалось грубой и настойчивой телефонной трелью.

— Хозяйка? — В до сипоты прокуренном голосе Акима слышалась тревога. — Что-то случилось?

Он почти никогда не называл ее по имени, всегда только хозяйкой. Нату это одновременно и раздражало, и обижало, но спорить с Акимом не было смысла. На все ее упреки он отвечал неизменное: «Как тебе будет угодно, хозяйка». А она так до сих пор и не смогла понять, чего в этом слове больше — горечи или насмешки.

— Где ты был? — Облегчение разлилось по телу теплой волной, больше она не одна во вселенной. Верный Аким где-то рядом.