Ксандр Лайсе - Моя любимая сказка

— А чьи же! — не без гордости сказал я. — Моя библиотека!

— Вот это да! — Славка, забыв обо всём, читала, шевеля губами, названия на корешках; там, где их ещё можно было прочесть. — Сколько же им лет?!

Она наклонилась к одной из нижних полок и водолазочка, подавшись вверх, выставила на обозрение полоску… Полосочку…

— По-разному… — я встал рядом с ней. — Вот эта, например — ровесница Екатерины Великой… А этим — всего лет по сто…

— Всего? — весело усмехнулась Славка и посмотрела на меня.

— Всего. А ты разбираешься в книгах?

— Нет… — тут она запнулась. — А вон та? Сколько ей лет?

— Вон той? — я указал на огромный иллюстрированный Апокалипсис на верхней полке, в самом углу, у стенки.

— Да нет, вот этой — её тонкий пальчик ткнул в невзрачную обложку соседнего фолианта.

— Этой — около пятисот лет, точнее трудно сказать — может и старше… Она рукописная, без даты.

— Полтысячелетия… — одними губами прошептала Славка. — А можно посмотреть?

— Ещё бы! Сейчас… — я потянул тяжёлый том на себя. Посыпалась пыль.

— Слушай! Всегда хотела узнать, зачем на них на всех застёжки? — Славка нетерпеливо смотрела, как я осторожно стираю с обложки пыль.

— Ну, во-первых — для сохранности. Книги были толстые, тяжёлые, для укрепления переплёта делали застёжки… — я протянул ей протёртый том.

— Правда очень тяжёлая! — Славка покачала книгу на весу. — А во-вторых?

— А во-вторых, — если начиналась война или пожар, или если людям приходилось покидать свой дом, книгу можно было застегнуть и бросить в колодец.

— И что?

— А потом достать и снова читать, как ни в чём не бывало!

Сначала она не поняла, что я имею в виду. Потом поняла, и глаза её округлились.

— Она же намокнет! — не поверила Славка.

— А вот и нет! — я улыбнулся. — Эта книга пролежала в колодце почти сто лет. Намокла?

— Сто лет? Не может быть!

— Да. Потом колодец зарыли, вода ушла… А она так и осталась лежать. Деревня росла, потом на месте деревни стал дачный посёлок. А потом новый хозяин дома — мой отец — решил заново раскопать старый колодец и нашёл её. Вот так!

— Да-а… — Славка, кажется, была потрясена историей книги.

Она бережно раскрыла фолиант и попыталась читать…

— «На»… «Оу»… Ничего не понятно! — нахмурившись, сказала она с обидой в голосе. — Это хоть по-нашему?

— По-нашему. Ей же пять сотен лет.

— А что здесь написано?

— Здесь написано такое, что… В общем, из-за этого её, наверное, и спрятали…

— Это что, колдовская книга? — глаза Славки снова вспыхнули. — Да?

— Точно. Это сборник древних заклятий и заговоров. Записал, должно быть, какой-то ведун, чтобы не позабывать… или наследнику передать. Очень редкая, кстати, вещь — такая книга… У нас на Руси всякие тайные знания из уст в уста передавали, писали очень редко. С грамотностью же беда была. И потом, ведь если с такой уликой поймают — сожгут без разговоров!

Славка, казалось, меня не слушала. Она смотрела в одну точку и немного раскачивалась под тяжестью раскрытой книги, а, может, под тяжестью веков, которые она в эту минуту держит перед собой…

— …А я думала, у нас не сжигали за колдовство! — пришла она в себя, наконец. — Ведь у нас же инквизиции не было?

— Инквизиции-то не было, но за такую вот книжицу вполне могли и поджарить! Чародеям всюду несладко было. Хотя вообще-то в народе всякие заговоры и обереги очень уважали, они считались даже сильнее молитв. Молитву вообще и за серьёзное дело не считали. То ли дело — меловой круг, или, там, бегущее солнце на крыше [4] Имеется в виду многолучевая свастика, весьма популярная в русской народной резьбе по дереву. … А волхвы всякие…

— Знаешь, живи я тогда… Ну, лет пятьсот назад… Я, наверное, была бы ведьмой… Или… В общем, меня бы вполне могли сжечь, — Славка наполовину прикрыла глаза и стало казаться, что в них играет пламя свечи; книгу она прижала к груди. — А ты её прочитал?

— Так… читал… — сказал я, стараясь выглядеть равнодушным.

— Ну, и как? — Славка снова вышла из мечтательного оцепенения и испытующе взглянула на меня.

— Впечатляет. Колдовство на все случаи жизни, от зубной боли до выселения нечисти.

— Здорово. Жалко, что непонятно написано… — грустно сказала она и надула губки. — Кстати, я сегодня на Вернисаж собиралась. Посмотреть и всё такое… Если тебе сегодня нечего делать, может, поедем вместе? Хочешь?

— Здорово, — обрадовался я. — Я ведь тоже собирался…

— Подожди меня, пойду, надену куртку.

Она вышла из комнаты. Я уже собирался было поставить сборник на место, но случайно взглянул на открытую страницу. Сначала я не поверил глазам. Поэтому посмотрел ещё раз. Так и есть: тынъ желѣзный вереи булатны на сто и дванадесять верстъ окомъ не окинуть глазомъ не увидѣть пропущайте огненную рѣку…

Телефонный звонок оторвал меня от мечтательных размышлений и бесплотных попыток сесть-таки за работу. Это Цейтманберг возжелал поделиться ценной информацией. Рассказать о том, что же такое случилось с Романом на самом деле.

А оказывается дело было в спонтанном смотре, который не так давно нам закатил господин начальник. Владимир Леонидович устроил нам — четырём наиболее перспективным сотрудникам — что-то вроде перекрёстного допроса: основные размеры древнерусских кирпичей, символические значения цветов в иконописи, зависимость положения пилястр по отношению к фасаду от времени постройки зданий дворцового и усадебного типа в XIX веке, и ещё масса вопросов подобного же рода.

В принципе — ничего сложного. Но был один нюанс: времени на обдумывание не полагалось. Ни секунды. Успел сразу — успел. Нет — значит, не ответил.

Разумеется, ничем кроме очередной блажи это не было и быть не могло. Но, тем не менее, господин Морских обещал сделать свои выводы из результатов.

А результаты, естественно, были печальными. На первом месте разместился мой тёзка с Цейтманберг. На втором устроились Света Ларионова и я. Ромка оказался последним. Против блиц-обстрела вопросами не помогли ни мама, ни способность пышно излагать свои мысли.

Так оказывается, показав себя так неудачно, Рома начал чахнуть, вянуть, и вял до тех пор, пока не явился к Владимиру Леонидовичу. Видимо считал, что не оправдал, не выдержал и достойно по жизни не пронёс. Там он устроил страшный и нелицеприятный скандал, при котором, кстати, и присутствовал Цейтманберг. В котором он обвинил гада Морских в сговоре почему-то именно со мной с целью освобождения его от должности. Результатом стало Ромкино увольнение, тут уж не помогла бы ни мама, ни какие еще высшие силы. А оказавшись на свободе от своих не слишком обременительных обязанностей, он и вовсе покатился.