Брэм Стокер - В гостях у Дракулы. Вампиры. Из семейной хроники графов Дракула-Карди (сборник)

– Что случилось? – спрашиваю я. Входит ночной сторож в сопровождении двух рабочих.

– Ах, это вы, доктор! – говорит сторож и облегченно вздыхает. – А я-то напугался. Иду это по двору, а за окнами капеллы точно кто движется; ну, думаю, не воры ли? Боже избави, долго ли до греха. На графине бриллиантов этих самых много-много; люди говорят, на сто тысяч крон! Подхожу. Шелестит, ходит да как заохает, застонет… Ну, я бежал, позвал парней, одному-то жутко, – закончил сторож.

– Вы пришли кстати, с монахом дурно, надо его вынести на воздух, – приказываю я.

– Ишь, как накурил ладаном, прямо голова идет кругом, – сказал один из рабочих, поднимая чтеца. – Ну и тяжел же старик! – прибавил он.

В это время из рукава монаха выпала пустая винная бутылка и покатилась по полу. Парни засмеялись.

– Отче-то упился, да и начадил без меры. Недаром же он и стонал, ребятушки, страсть страшно! – ораторствовал сторож.

Вынеся монаха во двор и положив на скамью, мы стали приводить его в чувство. Это удалось не сразу. Угар и опьянение тяжело подействовали на полного человека. Наконец он открыл глаза: они дико бегали по сторонам. Я приказал дать ему стакан крепкого вина. Он жадно выпил, крякнул и прошептал:

– Неспокойная, неспокойная.

Начало рассветать: послышался звон церковного колокола к ранней службе. Я пошел к себе, желая все обдумать, но едва сунулся на кровать, как моментально заснул. День прошел обычно. Монах совершенно оправился и просил только двойную порцию вина «за беспокойство». Я видел, как экономка Пепа подавала ему жбан с вином, и шутя сказал ей:

– Смотрите, Пепа, возьмете грех на душу, обопьется ваш монах.

– Что вы, доктор, да разве они постольку выпивают в монастыре! А небось только жира нагуливают, – ответила Пепа.

Ночью я часто просыпался, но решил не вставать. Рано поутру слышу нетерпеливый стук в мою дверь. «Несчастье!» – сразу пришло в голову. В один момент я готов. Отворяю. Передо мной Пепа; на ней, что говорится, лица нет.

– Доктор, доктор, монах… монах умер… – заикаясь, произносит наконец она и тяжело опускается на стул.

Спешу.

На той же лавке, что и вчера, лежит монах.

Он мертв. Глаза его широко открыты, и все лицо выражает смертельный ужас.

Кругом вся дворня.

– Кто и где его нашел? – спрашиваю я. Выдвигается комнатный лакей.

– Господин граф приказали вставить новые свечи ко гробу графини, я и вошел в капеллу, а он и лежит у самых дверей.

– Верно, выйти хотел, смерть почуял, – раздаются голоса.

– Да не иначе как почуял, через всю капеллу притащился к дверям.

– В руке у него было два цветка, мертвые розы. Вчера ребята из деревни целую корзину их принесли, весь катафалк засыпали.

– Верно, беднягу покачивало; он и оперся и зацепил их.

– Хорошо еще, что покойницу графинюшку не столкнул, – рассказывают мне один перед другим слуги.

Я слушал, и в голове у меня гудело, и в первый раз в душе проснулся какой-то неопределенный ужас.

Смерть была налицо, и делать мне, собственно говоря, было нечего. Но все-таки я велел перенести труп в комнату и раздеть. Первое, что я осмотрел, была шея, и на ней я без труда нашел маленькие кровяные пятнышки – ранки.

Тут у меня впервые зародилась мысль, что ранки эти имеют связь со смертью. До сих пор, не придавая им значения, я их почти не осматривал.

Теперь дело другое. Ранки были небольшие, но глубокие, до самой жилы. Кто же и чем наносил их?

Пока я решил молчать.

Монаха похоронили. Графиню спустили в склеп. Для большей торжественности ее спустили не по маленькой внутренней лестнице, а пронесли через двор и сад.

И в день похорон члены ее оставались мягкими, и мне казалось, что щеки и губы у ней порозовели.

Не было ли это влияние разноцветных окон капеллы или яркого солнца?

На выносе тела было много народа.

После погребения, как полагается, большое угощение как в замке, так и в людских.

Когда прислуга подняла «за упокой графини», начали шуметь и выражать неудовольствие старым американцем. Он ни разу не пришел поклониться покойнице. И утром, на выносе тела, его также никто не видел. Напротив, многие заметили, что дверь и окно сторожки был и плотно заперты.

Под влиянием вина посыпались упреки, а затем и угрозы по адресу американца. Смельчаки тут же решили избить его. Толпа под предводительством крикунов направилась в сад к сторожке.

Американец, по обыкновению, сидел на крылечке.

С ругательствами, потрясая кулаками, толпа окружила его.

Он вскочил, глаза злобно загорелись, и, прежде чем наступающие опомнились, он заскочил в сторожку и захлопнул дверь.

– А так-то ты, американская морда! – кричал молодой конюх Герман. Он вскочил на крылечко и могучим ударом ноги вышиб дверь.

Ворвались в сторожку, но она была пуста. Даже искать было негде, так как в единственной комнате только и было, что кровать, стол и два стула.

– Наваждение, – сказал Герман, пугливо оглядываясь.

Всем стало жутко. Все так и шарахнулись от сторожки.

Выбитую дверь поставили на место и молча один за другим выбрались из сада.

В людской шум возобновился.

Обсуждали вопрос, куда мог деться старик. Предположениям и догадкам не было конца.

Многие заметили, что комната в сторожке имела нежилой вид. Стол и стулья покрыты толстым слоем пыли, кровать не оправлена. Где же жил американец, и как, и куда он исчез?

И опять слово «наваждение» раздалось в толпе. Чем больше говорили, промачивая в то же время горло вином и пивом, тем запутаннее становился вопрос. И скоро слово «оборотень» пошло гулять из уст в уста.

Прошла неделя.

Отец твой почти безвыходно находился в склепе, часто даже в часы обеда не выходил оттуда.

Смертность как в замке, так и в окрестностях прекратилась.

Дверь сторожки стояла по-прежнему прислоненной, – видимо, жилец ее назад не явился.

Из города поступило какое-то заявление, и отец твой должен был, хочешь не хочешь, уехать туда дня на три, на четыре.

На другой день его отъезда снова разразилась беда.

После опросов дело выяснилось в таком виде: после людского завтрака кучер прилег на солнышко отдохнуть и приказал конюху Герману напоить и почистить лошадей.

К обеду конюх не пришел в людскую, на это не обратили внимания. К концу обеда одна из служанок сказала, что, проходя мимо конюшен, слышала топот и ржание лошадей.

– Чего он там балует, черт, – проворчал кучер и пошел в конюшню.

Вскоре оттуда раздался его крик: «Помогите, помогите!» Слуги бросились.

Во втором стойле, с краю, стоял кучер с бичом в руках, а в ногах его ничком лежал Герман.

Кучер рассказал, что, придя в конюшню, он увидел, что Герман развалился на куче соломы и спит.

– Ну я его и вдарил, а он упал мне в ноги да, кажись, мертвый!