Стивен Кинг - Игра Джеральда

Она не должна думать подобным образом; это приближало взрыв паники. Если она не изменит ход мыслей, то вскоре опять увидит чудовищные глаза панического страха. Нет, она ни в коем случае не должна думать так. Но дело в том, что, раз начав, очень трудно остановиться.

«Но, может быть, именно этого ты и заслуживаешь, — желчно заговорила Хозяюшка Белингейм. — Возможно, потому что ты действительно убила его, Джесси. Ты не должна обманываться на этот счет, потому что я не позволю тебе. Я уверена, что он был не в лучшей форме, и я уверена, что рано или поздно это бы случилось — сердечный приступ в офисе, а может быть, и на шоссе, по дороге домой, когда он пытался бы прикурить сигарету, а позади следовал бы тяжелый грузовик, сигналя, чтобы он перестроился в правый ряд и уступил ему дорогу. Но ты не смогла подождать немного, ведь так? О нет, не ты, умненькая дочка Тома Махо. Ты не смогла просто тихонько полежать и позволить ему сделать свое вливание. Порядочная девочка Джесси Белингейм сказала: „Ни один мужчина не посадит меня на цепь“. И ты ударила его в живот и по яичкам, ведь так? И ты сделала это, когда его термостат совсем перегрелся. Давай перестанем играть в прятки, милая: ты убила его. Поэтому ты, возможно, заслуживаешь того, что ты здесь и прикована к кровати. Может быть…»

— О, это такое дерьмо, — простонала Джесси. Было невообразимым блаженством услышать этот другой голос, голос Руфи; вырвавшийся из ее уст. Джесси иногда (ну, что ж… может быть часто, по правде говоря) ненавидела голос Хозяюшки, ненавидела и боялась его. Частенько он бывал глупым и капризным, она признавала это, но он был достаточно сильным, чтобы отрицать его.

Женушка с удовольствием уверяла Джесси, что она купила плохое платье или выбрала плохого поставщика продуктов для вечеринки, устраиваемой Джеральдом каждый год в конце лета для остальных совладельцев фирмы и их жен (хотя именно Джесси придумала ее; Джеральд был парнем, который просто держался поблизости, молол чепуху и оплачивал все расходы). Женушка всегда утверждала, что ей необходимо похудеть на пять фунтов. И этот голосок не отстал бы от нее, даже если бы у Джесси начали выпирать ребра.

«Что ты городишь о каких-то ребрах? — вопил в праведном гневе этот голосок. — Посмотри на свои ляжки, старушка! А если тебе и этого недостаточно, то посмотри на бедра, и ты поймешь, что выглядишь, как кубышка!»

— Какое дерьмо, — произнесла Джесси, стараясь говорить погромче, но теперь ее голос дрогнул, а это было плохо. Не так уж и хорошо. — Он знал, что я шучу… он знал это. Так чья же в этом вина?

Но было ли это действительно правдой? В какой-то мере, да. Она видела, что он отказался воспринять то, что было написано на ее лице и что слышалось в ее голосе, потому что это испортило бы его забаву, его игру. Но с другой стороны — более фундаментальной стороны, Джесси знала, что это не совсем так, потому что Джеральд не воспринимал ее всерьез последние десять или двенадцать лет их совместней жизни. Он делал карьеру, не прислушиваясь к тому, о чем она говорит, если речь не заходила о еде или о том, где они должны быть в такое-то время, в такой-то вечер («Так что не забудь, Джеральд»). Единственным исключением из общих правил были случаи, когда речь шла о враждебных замечаниях насчет его веса или чрезмерной тяги к спиртному. Он слышал все, что она говорила по этому поводу, и ему не нравились ее высказывания, это стало неотъемлемым, как часть какого-то мифического природного порядка: рыбы должны плавать, птицы должны летать, а жены должны изводить придирками.

Итак, чего собственно она ожидала от этого мужчины? Чтобы он сказал: «Да, дорогая, я сейчас же освобожу тебя и, между прочим, спасибо за то, что ты подняла мое сознание?»

Джесси подозревала, что какая-то наивная часть ее, какая-то девственно нетронутая часть, ожидала именно этого.

Внезапно наступила тишина. Собака, гагара, даже ветер умолкли, по крайней мере на время, тишина была такой густой И ощутимой, как десятилетиями не вытиравшаяся пыль в покинутом доме. Джесси не слышала шума машин даже вдалеке. И тогда заговорил голос, не принадлежащий никому, кроме нее самой.

«О Господи, — произнес он. — О Господи, я здесь совершенно одна. Я одна».

Джесси плотно закрыла глаза. Шесть лет назад у нее был период глубокой депрессии, когда она пять месяцев ходила к психоаналитику, не посвящая в это Джеральда, зная, что он высмеет ее и, возможно, забеспокоится о том, сколько денег она выкинула на ветер. Все началось со стресса, и Нора Калиган, ее врач, научила ее методу расслабления.

«У большинства людей счет до десяти ассоциируется с Утенком Дональдом, пытающимся сдержать свой гнев, — сказала тогда Нора, — но на самом деле этот счет дает нам возможность привести в порядок все свои чувства… и любой человек, которому хотя бы раз в день не нужно восстанавливать эмоциональный баланс, возможно, имеет более серьезные проблемы, чем у тебя или меня».

Этот голос также был четким, достаточно ясным, чтобы вызвать грустную улыбку на лице Джесси.

«Мне нравилась Нора. Она мне очень нравилась».

Знала ли она, Джесси, об этом тогда? Она была немного поражена, уяснив, что не может вспомнить, почему, собственно говоря, она прекратила ходить к Норе. Кажется, тогда на нее навалилось очень много разных дел — благотворительность, помощь новой библиотеке и тому подобное. Случаются дерьмовые вещи, когда бессмысленность нового поколения сменяет устоявшуюся мудрость. Но что ни делается, все к лучшему. Если не попытаться оградить себя, то лечение будет все углубляться и углубляться, пока ты, вместе со своим лекарем, не очутишься на небесах.

«Не думай об этом — лучше принимайся за счет, начиная с носочков. Сделай это так, как она учила тебя».

— Хорошо. Почему бы и нет?

Раз — это ступни, десять маленьких пальчиков, милых малышек, выстроенных в ряд.

Если не обращать внимания на то, что восемь из них были комично подогнуты, а большие пальцы выступали, как головки круглых молоточков.

Два — это ноги, красивые и длинные.

Ну что ж, не такие уж и длинные (рост ее был только пять футов семь дюймов, да и талия расположена низковато), но Джеральд клялся, что они и теперь самая привлекательная ее черта, хотя бы по старым меркам женской красоты. Джесси всегда поражало это утверждение, хотя Джеральд говорил очень искренне и убедительно. Ему как-то удавалось обходить вниманием колени — уродливые, как шишки на стволе яблони, и пухлые ляжки.

Три — это мой секс: что естественно, то не безобразно.

Пухленькая умничка, возможно, чересчур разумная, многие могут возразить, но не слишком просвещенная. Джесси немного приподняла голову, как бы намереваясь посмотреть на предмет обсуждения, но глаза ее остались закрытыми. Ей не нужно было смотреть, чтобы видеть; она уже давно сосуществовала именно с этой частью себя. То, что находилось между ее бедер, было треугольником рыжеватых-курчавых волос, окружающих скромную щелку, обладающую всей эстетической красотой плохо залеченного шрама. Эта штучка, этот орган, который был действительно лишь немногим больше, чем глубокая складка плоти, чьей колыбелью является пересечение многих мышц, не казалась Джесси источником легенд, но все же удерживающей легендарный статус в коллективном мужском уме, некой волшебной долиной, [2] Игра слов: vale — это и долина, и сточная канава. не так ли? Загон, в котором можно удержать даже самого дикого быка.