Стивен Кинг - Игра Джеральда

— Оставь, Джеральд. Открой эти дурацкие наручники и позволь мне встать. Меня перестала забавлять эта игра еще в марте, когда на земле лежал снег. Меня это не возбуждает, напротив, я чувствую себя нелепо.

Теперь он услышал ее. Она заметила это по тому, как потухло желание в его глазах; так гаснут свечи под порывом сильного ветра. Она считала, что до него дошли, по крайней мере, два слова: «дурацкие» и «нелепо». Он был жирным ребенком в очках с толстыми линзами, ребенком, который не встречался с девушками до восемнадцати лет — целый год до этого он сидел на жесточайшей диете и пытался опоясать себя тугим ремнем, прежде чем тот действительно сошелся на нем. К тому времени, когда он стал второкурсником, жизнь его, по его собственному описанию, «более или менее была под контролем» (как будто жизнь — по крайней мере, его жизнь — была необъезженным жеребцом, которого следовало укротить), но она знала, что годы, проведенные в высшей школе, были для него сплошным кошмаром, оставившим глубокий след в его психике, чувство презрения к себе и подозрительности по отношению к другим.

Его профессиональный успех и женитьба на ней (Джесси считала, что именно это сыграло решающую роль) впоследствии восстановили в нем уверенность и самоуважение, но ей казалось, что его постоянно преследуют ночные кошмары. Где-то в затаенной глубине сознания хулиганы и задиры продолжают давать ему затрещины и пинки в коридорах школы, высмеивая неспособность Джеральда ответить им по-мужски, и именно эти слова — «дурацкие» и «нелепо» — снова вернули его в школьные годы, или Джесси просто так показалось. Ей часто казалось, что все эти психологи абсолютно не разбираются во многих вещах, но насчет постоянства некоторых воспоминаний они были безусловно правы, в этом Джесси полностью соглашалась с ними. Некоторые воспоминания присасываются к человеку, как дьявольские пиявки, и определенные слова — «дурацкие» и «нелепо», например, — постоянно воскрешают в душе эти беспорядочные воспоминания.

Джесси ожидала волны стыда, обычно охватывающей человека при нанесении удара ниже пояса, и обрадовалась (возможно, она почувствовала облегчение), когда не испытала угрызений совести. «Просто я так устала притворяться», — подумала Джесси; за этой мыслью последовала другая: «Ведь, может быть, у меня собственный стиль сексуального поведения, а коль скоро это так, то вся эта процедура с наручниками определенно не подходит мне». От нее она чувствует себя униженной. Даже сама мысль о наручниках оскорбляла ее. В самом начале она действительно испытывала некоторое неприятное возбуждение — тогда они пользовались шарфами, — два или три раза она даже испытала многократный оргазм, а для нее это было большой редкостью. Но все равно подобные эксперименты давали побочные эффекты, и чувство униженности было только одним из них. Ее преследовали собственные кошмары, начавшиеся после первых вариантов развлечений Джеральда. Она просыпалась вся в поту, тяжело дыша, глубоко запустив руку в развилку любви, исступленно поглаживая маленькие бугорки. Джесси хорошо помнила только один из этих снов, да и то воспоминание было туманным, смутным: абсолютно обнаженная, она играла в крокет, и вдруг погасло солнце.

«Не обращай на это внимания, Джесси; об этом ты можешь подумать в другой день. Самое важное сейчас — заставить его освободить тебя».

Именно так, потому что это не было их игрой; это развлечение полностью принадлежало ему. Она играла только потому, что Джеральд хотел этого; Теперь ей это было неприятно.

Над озером снова разнесся крик одинокой гагары. Одурманенная усмешка ожидания на лице Джеральда сменилась выражением мрачного неудовольствия. «Ты разбила мою игрушку, сука», — говорил его взгляд.

Джесси вспомнила, когда видела его таким же в последний раз. В августе Джеральд принес глянцевую брошюру и показал, чего именно он хочет, и она согласилась: конечно, он может купить «поршэ», если хочет, они действительно могут позволить себе купить «поршэ», но, как ей кажется, ему лучше было бы купить членство в Лесном клубе здоровья, что он грозился сделать уже года два.

— Сейчас ты абсолютно не соответствуешь «поршэ», — сказала она, сознавая, что это не дипломатично, однако ей было не до дипломатии. Он разозлил Джесси до такой степени, что ее уже не интересовали его чувства.

В последнее время она все чаще и чаще выходила из себя, и это приводило ее в уныние, потому что она не знала, как с этим бороться.

— На что ты намекаешь? — спросил Джеральд ледяным тоном. Обычно она не утруждала себя ответом; она уже знала, что почти все такие вопросы были чисто риторическими. Основной смысл содержался в подтексте: « Ты расстраиваешь меня, Джесси. Ты не соблюдаешь правила игры».

Но в данном случае она предпочла проигнорировать подтекст и ответила на вопрос.

— Это означает, что тебе все равно исполнится сорок шесть этой зимой, независимо от того, купишь ты «поршэ» или нет, Джеральд… и все равно ты весишь на тридцать фунтов больше нормы.

Жестоко. Да, она могла позволить себе быть откровенно грубой, особенно теперь, когда перед ее глазами маячила фотография спортивного автомобиля с обложки брошюры, принесенной Джеральдом. В это мгновение она увидела пухлого маленького мальчика с розовым лицом и залысинами.

Джеральд выхватил брошюру из ее рук и удалился, не проронив ни слова. С тех пор вопрос о покупке «поршэ» больше не возникал… но она часто замечала его в обиженном, как бы ничего не выражающем взгляде Джеральда.

Сейчас она наблюдала более впечатляющую версию этого взгляда.

— Ты говорила, что Это выглядит заманчиво. Вот твои собственные слова: «Это выглядит забавно».

Неужели она действительно говорила так?

Возможно, что и так, но это было ошибкой.

Настолько глупо, все равно что поскользнуться на банановой кожуре. Конечно. Но как можно сказать об этом собственному мужу, когда нижняя губа у него начинает дрожать, как у малыша, готового закатить истерику?

Этого Джесси не знала, поэтому она отвела взгляд… и увидела нечто, что абсолютно ей не понравилось. Версия мистера Ухаря, принадлежащая Джеральду, нисколько не увяла. Очевидно, мистер Ухарь не ведал о том, что ее планы несколько изменились.

— Джеральд, я просто не…

— … хочу? Ну, что ж, это чертовски ценное замечание, правда? Я специально взял на работе выходной. А если мы проведем здесь и ночь, то я также потеряю и завтрашнее утро. — Он поразмышлял немного и добавил: — Ты сказала, что это выглядит заманчиво.

Она собралась выполнить свои обязанности, как уставший карточный шулер («Да, но сейчас у меня болит голова; да, но сейчас у меня перед менструацией разламывается низ живота; да, но я женщина, поэтому могу и передумать; да, но сейчас в этом Пустынном Одиночестве ты испугал меня, ты, грубый, неотесанный самец»), это вполне удовлетворяло его самообман или его «я» (эти два понятия часто становятся взаимозаменяемыми), но, прежде чем она успела выложить карту, любую карту, снова зазвучал новый голос. Впервые он зазвучал громко, и Джесси была разочарована, уяснив, что вслух он звучит так же, как и в уме: сильно, сухо, решительно, уверенно.