Ольга Манскова - Русь эзотерическая

Любой поэт долго не может выносить такое состояние повышенной эмоциональной чувствительности. Рано или поздно поэты полностью уходят в иной, нереальный, ими созданный мир, уже почти не соприкасающийся с миром пресловутой реальности — но порой и разума. Или же умирают. По нормальным меркам других людей это происходит вроде бы от других причин, и всегда слишком рано. Поэт может либо свихнуться или умереть, либо полностью переродиться, становясь «в лучшем случае» философом или прозаиком. А в худшем… Сердце поэта покрывается грубой коркой, налётом пошлости, а сам человек скатывается в пропасть праздных чувств и грубых развлечений. «Дети индиго»… Странный термин. Такие люди были всегда, если прочитать внимательней биографии поэтов прошедших времён.

Он… умирал. Умирал честно. Маяковский, «такой большой и такой ненужный», должно быть, испытывал это. Испытывал, наверное, и Блок… «Как тяжко мертвецу среди людей живым и страстным притворяться»… Бывают в жизни моменты, когда, чтобы переродиться, необходимо отказаться от всего, даже от самого себя. Большинству это сделать мешает чувство собственной важности, а к смерти толкает боязнь этой самой смерти. Он не боялся. Он умирал. Сердце разрывалось от боли, грусти и тотального одиночества, голова разламывалась от переживаний былого, сотню раз проносящихся в сознании, от чего хотелось вскочить и треснуться головой о стену… Потом и это прошло. Долгие месяцы он пролёживал сутками на диване, глядя в потолок и чувствуя, что куда-то в бесконечные миры Вселенной из него вытекают последние силы. Но как раз теперь ему стало по-настоящему всё равно. Низ, самое дно. Всё, наконец, исчерпано. Изжито. И вывернуто наизнанку. Пусто. Никаких воспоминаний, никакой боли. Вот уже совсем нечего отдать. Полная апатия. Полный нереал. Взгляд уходящей души на безымянное тело, одиноко распластанное на кровати…

Это было давно. Будто бы и не с ним вовсе. Может, единственным спасением было именно то, что он вот так, до беспредела, был безразличен даже самому себе. И Судьбе стало не интересно его убивать. Он получил второе рождение. Не умирая…

Андрей вновь подошел к реке, набрал полную пригоршню воды, несколько раз умылся, и, поднявшись от реки на пригорок, запел гортанную и плавную шиваистскую мантру. Немного погодя он взглянул снова на поднявшееся уже высоко над горизонтом солнце и направился обратно, в палаточный лагерь.

Ещё вдалеке от поляны Андрей почувствовал, что природа этих мест в чём-то сильно изменилась, а затем смутно уловил неприятное напряжение, разлитое в воздухе. Подойдя поближе, он отчётливо услышал шум, отдалённый гул голосов, раздающихся со стороны тех мест, что ранее ещё не были заняты стоянками. Это означало, что ряды эзотериков вновь пополнились, и весьма значительно. До сих пор ещё и ещё прибывали новые люди. «Ну вот, теперь и официальное открытие сходки во имя спасения человечества не за горами»- мысленно усмехнулся Андрей.

Приблизившись к костру, он заметил подвешенный к широкой, полого спускающейся вниз, ветви дерева прежде отсутствовавший там огромный колокол, висевший на суровой прочной верёвке. «Именно он, вероятно, будет в дальнейшем возвещать всеобщие эзотерические сборы», — догадался Андрей. Став в стороне, но всё же на виду у многих, он демонстративно достал из своей холщовой сумки слегка мятый пряник, перекрестил его три раза, прочёл шёпотом защитную молитву и начал есть, откусывая по маленькому кусочку — так, для подкрепления бодрости духа.

Пряник этот был не простой. Хороший человек ему вчера встретился по дороге в местный магазинчик за продуктами, и Андрей, по своему обыкновению, разговорился со случайным попутчиком. Тот оказался человеком местным, жителем посёлка, ещё дальше затерянного в горах, и этот местный рассказал ему несколько смешных баек про лесников, заблудившихся в лесу туристов и домашнее вино, а напоследок угостил этим самым пряником.

«Интересно, откуда этот «гад в хорошем смысле этого слова», как сказал однажды о совсем другом человеке один из странных моих знакомых, свежие пряники здесь берёт, хотя ближайшая пекарня — километрах, эдак, в шестидесяти отсюда? Из праны их ваяет, что ли? Но тогда это просто «праник» какой-то», — подумал Андрей, задумчиво жуя.

В лагере тем временем слышалось звяканье кастрюль и мисок, стук камня по колышку — это ставились новые палатки. Всюду были набросаны кучи рюкзаков и сумок. Из-под каждого куста в ответ на приветствие Андрея раздавалось всё новое и новое «здравствуйте». Кто-то только расчехлял колышки для растяжек, а кто-то уже складывал внутрь красиво и ровно поставленной палатки одеяла и остальные вещи. Заглянув к себе в палатку, Андрей не обнаружил ночевавшего там вместе с ним паренька, своего знакомого, которого здесь теперь все называли Ареем. Не было парнишки и у костра: по-видимому, недавно проснувшись от шума вновь прибывших, он решил куда-нибудь прогуляться.

— Это мы уже поработали, тучки разогнали, а то, говорят, вчера тут такая хмарь висела! — жизнерадостно сообщил человек, представившийся Анатолием, пробегая мимо дежурных. Это был энергичный лидер новой группы с Кавказа. А дежурные уже варили борщ. Полное ведро. И два котелка каши. В ход пошли и свежие, крепенькие грибочки, спозаранку собранные в окрестных местах славным грибником и знатоком леса Сан Санычем.

— Ну, влетит он в ментал, и зависнет там, как сопля. А дальше — что? — раздавался где-то за кустами чей-то назойливый голос.

Кто-то уже чавкал привезенной с собою и замоченной с вечера пшеницей, а кто-то пил у костра крепкий, заваренный Сан Санычем чай, сдабривая его изрядной порцией сахара.

— А мой учитель Эль Мория запрещает есть сахар! — строго проговорила рыжая дама пышных форм голосом пионервожатой давно забытого школьного лагеря.

«Ей, действительно, сахарку-то можно бы и поменьше»- подумал Андрей.

— А лично я — вообще-то, сторонник сыроедения. Всем нам к этому стремиться нужно. Это, по нашим временам, особенно хорошо: и дёшево, и полезно. Особенно детей надо приучать. С малых лет, — говорил Михаил из Саратова, считавшийся здесь поклонником Порфирия Корнеевича Иванова и мочелечения.

На самом краю поляны, спиной к лесу, стояла уже знакомая Андрею дама из приехавших ранее, с Сан Санычем — Галина Константиновна. Широко раскинув руки, она приговаривала:

— Красота-то какая! Благодать! А прана-то, прана! Искристая такая! Так и светится!

Только что приехавший народ потихоньку осваивался.

Матушка Мария, лидер группы из Н-ска, только что, с первым рейсовым автобусом от районного центра, а ранее поездом, прибывшая «на Поляну», вкусно ела борщ, макая в него хлебушек.