Елена Гладышева - Проклятье на последнем вздохе или Underground

Комары на время отступили.

— Сынок, я к Марго схожу, — крикнула она, бегавшему возле дома, младшему босоногому сыну с перевязанным тряпочкой пальцем на руке.

Наталья заметила, что шаровары у Витки были закатаны выше клен. Толи порвал он их, толи коротковаты стали? Эти шаровары ему сшила Наталья ещё в прошлом году, когда Александра к празднику Первомая наградили отрезом синего сатина. На прилавках магазинов было пусто, а на базаре за одёжу просили хлеба, который всё ещё распределяли по карточкам.

Наталья тогда обшила и своих пацанов и Лизаветиных. Сколько радости тогда было и не беда, что штаны у всех были одинаковые.

— Видать теперь до утра ушла, — провожая Лизавету взглядом, констатировала из опыта проживания рядом со своей беспутной соседкой Наталья. — Тимофея спать уложила, дети бегают, а сама к Марго поперлась. Та, хотя и вдова, а интереса к весёлой жизни не растеряла. Почти каждый день у неё гулянки. И на что только?

А может так и надо жить? Вон у Лизаветы ни одной морщинки нет. Муж спивается, дети голодные и бегают без присмотра, а её такие сущие пустяки не беспокоят!

Нет, я бы так не смогла! Для меня счастье — раствориться в семье. Вот кто глупая — то, я, а не Лизавета!

Серёжа проснулся от монотонно повторяющегося стука. Он пробежался босыми ногами по холодному полу к тёмному, запорошенному снегом окну. Не видать ничего. Стук повторился снова.

Бабка Груня храпела на печи. Гришка тоже ничего не слышал. Он сладко причмокнул во сне, будто сосал леденец.

— Это сильный ветер гремит ставнями, — наконец сообразил Сережа. Он побежал было обратно к своей тёплой постельке и ойкнул, ощутив жуткую боль в ягодице. У него потекли слёзы от прострелившей его боли и от обиды, которую разбудила боль.

Серёжа вспомнил, как вчера бабка лупила их с Гришкой ремнём за то, что они выпили вкусные сливки, предназначенные соседке, у которой жили двое, прибившихся к ней в войну, детей. А вместо сливок Гришка налил молоко.

Соседка потом пришла и ругалась, а бабка схватила ремень и огрела им Гришку. Тот увернулся и сразу выскочил в холодные сени и вся бабкина злость обрушилась на второго проказника.

Сережа залез с головой под одеяло, стараясь согреться и заснуть, но слёзы всё текли и текли, до того, что у него окончательно забило нос. Расстроившись окончательно, Серёжа в месть бабке высморкался прямо в одеяло, но нос так и не пробило. Пришлось снять одеяло с головы, что бы хоть немного отдышаться.

Заснуть не представлялось возможным: бабка храпела, как отцовский паровоз, на котором его с братом и мамой отец один раз прокатил до соседней станции.

— Я к мамке уйду, — решил Серёжа. — Она меня ремнём никогда не била, если только тряпкой какой, да и то не больно. А эта, гадина, так отхлестала, поди, что старая. Её бы так!

Он повернулся на здоровый бок и закрыл глаза, но надоедливая мысль уйти противно сверлила мозги. Немного по — сопротивлявшись ей, Серёжа встал и начал быстро одеваться так быстро, словно кто — то невидимый заставлял его это делать. Застегнув впопыхах не на те пуговицы старенькое пальтишко в яркую клетку, перешедшее ему в наследство от Гришки, Серёжа с трудом натянул валенки, придерживая одной рукой, сваливавшуюся с головы, шапку.

Он тихонько открыл тяжёлую, обитую для утепления разным тряпьём дверь и выскользнул в сени. Его сердце забилось так сильно, что, казалось, его было слышно даже в избе. Изрядно повозившись с замёрзшим засовом, Серёжа с трудом приоткрыл заваленную снегом дверь и выбрался на заснеженное крыльцо.

Порыв холодного ветра обжёг его лицо колючим, ледяным снегом так, что у него перехватило дух. Он инстинктивно попятился обратно в тёплую избу, но какая — то неведомая сила вытолкала его вперёд и он пошёл, проваливаясь в, наметённые за ночь, сугробы, понемногу удаляясь туда, где должны быть мама, отец, Нюрка и его друзья.

Злющая пурга мела поперёк и мешала идти. Вокруг был только безжалостный снег. В нём вязли ноги, он засыпался в валенки, проникал за ворот, забивался в рот и в нос, слепил глаза, морозил руки.

— Как же это я забыл взять варежки? — Серёжа запихнул руки в холодные карманы и тут же потерял равновесие. Ему пришлось вытащить руки и балансировать при помощи их.

Серёжа уже не понимал, где он находится, а каждый порыв ветра так и норовил свалить его с ног.

— Надо идти, а то замёрзну, — еле шевелил он онемевшими от холода губами, а в его душе чувство наивной, детской уверенности сменилось всё возрастающей тревогой. — Приду и сразу залезу на печку. И кошку с собой возьму, пусть муркает, — старался приободрить он себя сладкими грёзами.

Ему почудилось, что он действительно слышит убаюкивающее мурлыканье кошки, но тут заболела пятка и снова слух прорезал пугающий вой метели.

Серёжа плюхнулся в снег, стянул с болевшей ноги валенок и потряс им, стараясь понять, от чего у него так разболелась нога.

— А, это я валенки в тёмной избе перепутал, на разные ноги обул, — с трудом понял он, лязгая зубами от одолевавшего его холода.

— Мама, мамочка, где ты? — Слёзы замерзали у него на щеках.

Он запнулся разутой ногой за обутую и упал. Валенок отскочил куда — то в сторону. Серёжа, плача, пытался дотянуться до него одной рукой, одновременно силясь встать.

Так он барахтался довольно долго, а силы постепенно оставляли его. А слепая, холодная метель старательно наметала над ним неровный снежный холмик.

Страшное предчувствие заставило Наталью очнуться от наркоза, введенного ей перед операцией. Она попыталась встать, но острая боль резанула живот и у неё закружилась голова.

— Куда вы, больная? Вас только недавно прооперировали. Вот поправитесь, тогда и будете бегать, — с силой уложила Наталью пожилая медсестра. — Перитонит — это дело серьёзное. Вас и так еле откачали!

Так, что пока полежите. Встанете, когда врач разрешит. А то швы разойдутся. Ничего без вас не случится. О себе помните — наша женская доля такая: сама себя не пожалеешь — никто не догадается, — наставляла она Наталью, готовя укол для женщины, лежащей на соседней койке.

— Дайте мне какую — нибудь таблетку, что — то у меня душа болит сильнее, чем живот, — попросила её Наталья.

— Это от наркоза, — успокоила её медсестра, но таблетку дала.

— И что же я так беспокоюсь? — уговаривала себя Наталья под действием таблетки. — Гришеньку с Серёженькой на время взяла к себе тётка Александра. Они и накормлены и под присмотром.

Нюрка правда из — за школы осталась дома. Но она, в крайнем случае, переночует у Лизаветы или у подружек. На это она большая любительница.

Александр вот запить может, но тут я ему свою голову не могу поставить.

И под действием успокоительной таблетки, она будто провалилась в каком — то бреду. — Главное чтобы Серёжа не заболел. Маленький он ещё. Глаз, да глаз за ним нужен. Господи, спаси его и сохрани!