Кирилл Юрченко - Последняя картина

— Вам следует творить, а как это назвать, вас не должно касаться.

Я попробовал было возмутиться, однако Князев хранил презрительное молчание, давая понять, какое место я занимаю в его иерархии.

Я не стал дальше препираться и покорно отдал ему картину.

— Если вы и дальше будете работать в таком духе, мы организуем вашу выставку.

Интересно было, кого он еще подразумевал, когда говорил "мы", но ответа не последовало, и с этого момента я не задавал лишних вопросов…

Прошел месяц. Каждый день я работал в поте лица. Эля и Варенька стали приходить все реже и реже. Поначалу я страшился их исчезновения, а потом, наоборот, — стал бояться, что они придут именно в тот день, когда мне хотелось бы встретиться с Вечной тьмой — тоннелем, что унесет меня в новую реальность. Конфликт в душе не мог разгораться бесконечно. Весь реальный мир становился мне неинтересен, и если в первые дни своей новой ипостаси я еще как-то мог сопротивляться, то в последующие — я сам, собственными мыслями и желаниями — выжигал из своего сердца тех, кто был мне всего дороже! И ради чего…

Сейчас мне гораздо легче говорить об этом, потому что я нашел, в конце концов, в себе силы вернуть душе Свет. А тогда… Я становился каменным и жестоким и не понимал, что со мной происходило. Это казалось невероятным, но я принял Голосова и его искусство, а после нашей первой встречи мы могли часами беседовать, созерцать собственные полотна, понимая друг друга до мелочей, иногда даже не говоря ни слова. Вскоре Князев нашел возможность организовать нам выставку. Неизвестно откуда взялись колоссальные деньги на рекламу и на аренду помещения, но толпы журналистов осаждали нас всю неделю перед выставкой, которая, по всеобщему мнению, должна была произвести шок в душах обывателя. А ведь люди, которым мы показывали свои полотна, видели лишь малую часть наших творений. Князев тщательно оберегал наши труды от глаз посторонних, в особенности последние, с его точки зрения, наиболее удачные картины.

— Мы должны произвести шокирующее впечатление! — говорил он.

Я видел, как действовали мои детища на людей. Первым человеком со стороны, пытавшимся оценить мои творения, оказался мой давний знакомый — Сергей Белозеров, которому было поручено организовать мнения представителей искусства.

У меня создалось ощущение, что после увиденного душа его оказалась совершенно пуста, и ее можно было заполнять чем угодно — он стоял перед картиной, потрясенный, не двигаясь, словно пытаясь влиться в нее всем естеством. Его глаза были широко раскрыты, губы искривлены, словно еле поддерживаемые атрофированными мышцами. А когда я прикоснулся к нему — Сергей вздрогнул, словно я освободил его разум от гипноза.

— Ну, старик, ты даешь… — выдохнул он. — Не ожидал. Я всегда знал, что ты мастер, но чтобы такое… — Сергей вдруг замялся, — Хотя… Есть что-то в них давящее. Если бы я не знал твою манеру, то ни за что не поверил бы, что это твои работы…

На большее Сергей не разговорился. Картины мои явно оставили нехороший осадок в его душе, но поделать с собой он ничего не мог: за его еще не написанные рецензии авансом были заплачены огромные деньги, а он в них более чем нуждался. Я не в курсе, что за разговор был потом между моими новыми знакомыми и Белозеровым, во всяком случае, оба — и Князев и Голосов — были очень довольны тем, что их выбор пал именно на Сергея.

И вот после этого произошли события, которые завершают мой рассказ.

Не знаю, откуда, но на следующий день после встречи с Сергеем, мною вдруг овладела решимость уничтожить все картины, пока не поздно — назавтра должна была состояться выставка. Не понимаю, что на меня нашло, но я только тогда осознал всю глубину зла, исходившего от них, когда в моей памяти то и дело вспыхивал образ Сергея, ошарашенного увиденным. Как будто какие-то голоса шептали мне и призывали к чему-то, чего я так и не мог, или не захотел, понять. В тот день я, уже не помню по какой причине, будто нарочно надолго покинул дом. Такого давно не было, и потому, возвращаясь домой, я очень спешил. Когда я вошел в квартиру, то был удивлен отсутствием картин. Воры — решил я. Но странным образом, они посетили мое жилище, не тронув ничего, кроме полотен. Телефонный звонок вывел меня из оцепенения. Это был Князев.

— Я сделал это, чтобы избежать глупых выходок с вашей стороны. Поздно что-либо менять…

Я бросил трубку…

Тело Сергея нашли поздно ночью на набережной за день до открытия выставки. Никаких ранений, ничего, чтобы говорило о насильственной смерти, но я помню то выражение безграничного ужаса, застывшее на его холодном лице и самым настоящим образом отрезвившее меня, когда я прибыл на опознание. Мне показалось, что только созданные мной образы могли быть способны вызвать такой страх и заставить Белозерова броситься в реку.

Надо было, что-то предпринимать. Я испытывал страшные муки от осознания слабости, которой поддался. Но что я мог сделать — раб Страха. В ужасном расстройстве я лежал на любимом диване, не в силах уснуть. Единственный выход — покончить с собой, но в этом уже не было смысла. А в жизни оставался смысл. Я решил, что завтра уничтожу картины прямо на выставке. Хотя понимал, конечно, что это будет невозможно — скорее я умру где-нибудь по дороге. Но это было лучше, чем пассивно наблюдать, как твои произведения свободно источают зло.

Я вскочил с постели и, раскидав по полу мастерской пустые винные бутылки, выбрал четыре самые хрупкие и вместительные, которые наполнил растворителем, приделав на каждую фитиль из разорванной холстины. Проверил — работает ли зажигалка. Собрал все в хозяйственную сумку. «Наивный», — подумал я. — «Как будто мне кто-то позволит…»

Закончив все приготовления, я обрел спокойствие и, выпив лошадиную дозу валокордина, уснул.

Рано утром меня разбудил телефон. Звонил Голосов. Он был почему-то жутко взволнован и требовал, чтобы я немедленно приехал, не объясняя, однако, причину. Сказал только, что "у нас очень большие проблемы!"

Признаться, меня весьма развеселило его беспокойство. Случилось что-то для него неприятное, и я испытал приступ злорадства, поэтому не очень-то торопился. Первым делом решил принять душ и позавтракать. Пока я проделывал эти несложные процедуры, не умолкая хрипел телефон. Но мне было глубоко наплевать. Потом телефон резко смолк, и минут через десять раздался звонок в дверь.

Никогда я еще не видел Князева в таком жалком виде. До сих пор он производил впечатление невероятно самоуверенного и жесткого человека с циничным блеском в глазах, но теперь зрачки его блудливо дрожали. Дотоле сильный и страшный, сейчас он был мерзостно жалок. Я испытал отвращение.