Евгений Таранцев - Промысел Господень: Летописи крови

— Для большинства из нас Барьер — не более чем осколок старой мифологии. О нем сейчас редко кто помнит, даже для посвященных Барьер стал практически мифом, неким иррациональным напоминанием о правампирах.

— А что же имеет место на самом деле?

— Что ж, постараюсь объяснить в нескольких словах.

Барьером называли границу, отделяющую миры людей и каинитов. На уровне метафор считалось, что таким образом именуют те психосоматические признаки, по которым отличаются наши виды. Однако некоторые древние книги повествуют о первых каинитах, носферату или неумерших кровососах. Практически все хроники уничтожены, а то, что сохранилось, является не более чем беллетристикой. Согласно их преданиям, Барьер был создан богом сапиенсов с целью раз и навсегда отделить порождения тьмы от его мира. Но поскольку их бог отличался склонностью к всепрощению, он создал ряд заповедей, соблюдая которые, любой каинит, — соблюдай он законы в точности по духу и букве, — имел шанс на обратное перерождение. Да-да, вампир, добровольно отказавшийся от пития живой крови, мог вновь стать человеком. Говорят, что первые носферату поступили именно таким образом.

Жизнь их мало отличалась от скотского существования, вряд ли достойного таких могущественных существ, которыми они являлись. Мотивы их выбора нам неизвестны, да и искать их уже не имеет смысла. Правампиры сделали свой выбор и стали людьми. Они жили в пещерах, загнанные под землю не только страхом перед светом солнца. Люди постоянно шли по их следам, желая уничтожить во что бы то ни стало. Некоторые носферату не выдерживали условий обета и срывались. Все они, рискнувшие выйти из убежищ, были уничтожены. Те, чье терпение и сила воли были несравненно крепче, достигли желанной цели. Объятия сердобольного бога ныне были открыты для них.

Но эта история имела бы мало смысла, если бы не содержала ряд подводных камней и вторых, сразу неразличимых, смыслов. Барьер касался не только вампиров. Любая нечисть, обладающая собственным разумом, имела тот же шанс, который был дан носферату. Однако воспользовались им только носферату. Вервольфы и ликантропы, малефики и колдуны предпочли остаться во мраке.

Их души, бесспорно, были настолько черны и непроницаемы для семян добра, что, пожалуй, в мире долго еще не будет силы, способной изменить их сущность.

Прошло несколько столетий. И люди стали замечать, что ночь вновь запахла кровью и страхом. Произошло это следующим образом.

Осень выдалась слишком дождливой. Дороги превратились в хлюпающие зловонной жижей трясины, в которых застревали все, без кастовых, сословных и имущественных различий. Кем бы ни был путник, от простого смерда до титулованного лорда, он не был застрахован от того, чтобы его конь или повозка или он сам не застрял бы в грязи и мутных селевых потоках. День практически не отличался от ночи. Тот же шум ветра, та же мелодия дождя, от которой в ушах стоит нескончаемый переливчатый звон.

Страшнее бездорожья может быть только гниющий на полях хлеб. Не завершившие созревание колосья, полные больших зерен, которые могли быть собраны и перемолоты в отличнейшую муку, из которой искусные пекари приготовили бы горячий хлеб, под потоками воды превращались в кашеобразную, источающую слизь массу, осыпающуюся на посевные земли. По лесам звери разбредались по берлогам и норам, чтобы хоть как-то спрятаться от всепроникающей влаги. Их зачаточные разумы, все их инстинкты говорили об одном — если, так или иначе, вода не уничтожит все живое, голод завершит ее черное дело.

В церквях, церквушках, скитах и отшельнических пещерах люди неустанно молились только об одном — о прекращении ненавистной непогоды. Но даже если на небе и прислушивались к их голосам, к их плачу, то просветления небосвода, когда сквозь свинцовую тучу мелькнет яркий росчерк солнечного света, были весьма непродолжительны.

Одной такой ночью, когда гроза бушевала особенно свирепо, расточая без скупости молнии и громы, на окраине небольшой деревушки полночную тишину разорвал на части крик ужаса и боли. Именно им была завершена трапеза вампира, попросившегося к очагу.

Скрипят половицы, прогибаясь под тяжестью человека, идущего по ним. Скрипит старая дверь, ее остов рассохся, впитывая в себя влагу из окружающего воздуха, а петли покрылись толстым слоем ржи, забыв, что значит быть хорошо смазанными. В руках искрится кремень, он только что познакомился с яростной лаской огнива. Теплится пугливый огонек, обвивающий фитиль масляной лампадки.

В дверь начинают стучать более настойчиво.

— Кого там черти принесли? — скрипучим голосом произносит старик, хозяин домишка.

За дверью некто пытается ответить:

— Добрый хозяин, не приютишь ли ты пилигрима, спешащего в святые земли?

Старик ворчит, не злобно, но едко и громко:

— Да кому нужны эти святые земли. В такую-то погоду.

— Нужны, хозяин, нужны. Ты открой дверь, приюти путешественника.

— Что ж, коли ты божий человек, греха в моем доме от тебя не прибавится. А если ты разбойник или иной лиходей, то брать у меня нечего, сам убедишься.

Засов тоже старый, как и весь этот дом, покосившийся, вросший одним из углов в землю так крепко, что если найдется сила, готовая оторвать строение от земли, то она унесет с собой только три угла, а этот, северный, оставит как есть.

Но в сильных руках старика замок подчиняется и открывает двери. За порогом, под проливным дождем, стоит человек, не высок, но и не из низкорослых. Потертый дорожный плащ блестит в сумрачном свете лампады, настолько он промок.

— В том доме жили простые люди, двое мужчин, отец с сыном, и их женщины, чьи-то жены, чьи-то матери. Вампир, нашедший у них приют, не собирался никого убивать. В сущности, он даже не осознавал себя вампиром.

Еще ребенком он удивлялся тому, как тяжело ему находиться днем на улице, под лучами солнца. Его кожа сразу же покрывалась страшными волдырями, которые лопались, источая черный гной и зловоние. Он кричал, прятался по подвалам, убегал в лес, где мог долго жить, прячась в звериных норах и питаясь тем, что давали ему растения. Его водили к священникам, пытались лечить травами, заговорами и молитвами. Ничего не помогало.

Он рано осиротел, стал предоставлен сам себе. Родные места пришлось покинуть, слишком многие с радостью сожгли бы его как бесовское отродье. В его же планы не входил ранний исход из жизни. Первый приют ему привычно предоставил ближайший лес. Близилась зима. По утрам на ветках оседал кристаллизованный иней, утяжеляя их и пригибая к самой поверхности земли. К вечеру дул пронзительный ветер, гонящий по самому низу раннюю порошу.