Стивен Волк - Готика

— Не писать о страхе, но чувствовать страх.

— Что значит захватывающая игра слов на бумаге по сравнению с реальным дыханием смерти?

Полидори кашлянул в кулак.

Но Байрон был опьянен своей идеей, никто не мог его остановить. Он стоял рядом с Шелли:

— Твоя мысль в том, что молния способна вдохнуть в мертвое существо жизнь; возможно, также, что молния в наших мыслях может превратить безжизненное представление…

— Тебе наскучила, очевидно, поэзия, — сказал Полидори.

— Нет, — вспыхнул Байрон, — жизнь!

— И мне тоже, — сказал Шелли, возбужденный его идеей. Он не знал, что своим согласием он приговорил меня. — Мне тоже, давай посмотрим, можем ли мы сделать реальностью мысли, можем ли мы…

Клер подпрыгнула, захлопала в ладоши:

— Мы можем! Мы можем! Мы можем, можем, можем!

Байрон встал с парапета и обнял их обоих за плечи. Все трое они прошагали в дом. Полидори медлил. Будучи джентльменом, он никогда не позволял себе пройти впереди дамы. Но я все еще смотрела в темноту. Он взглянул на меня, и на мгновение я почувствовала в его глазах больше симпатии, чем я видела в глазах Шелли. Как будто его глаза говорили: давай останемся здесь, пусть они играют в свои игры сами. Ты и я вне их… Я сжалась при этой мысли и отвела взор, отказываясь принять его предложение.

Словно почувствовав это, Полидори поклонился и последовал за остальными.

Слова стихов Шелли зазвучали у меня в голове, странным образом выражая мое собственное ощущение страшного, он всегда описывал демонические лица, ужасные шумы, тихие бесшумные привидения, которые выводили из равновесия самых скептических слушателей. Он всегда говорил или читал о безголовых фантомах, ведьмах или вампирах, об упырях из страшных сказаний, которые он рассказывал своей сестре в детстве и которыми он пугал сам себя. Его духи — самые страшные из них — вовсе не всегда были из настоящих сказаний, множество он выдумывал сам. Я потерла гусиную кожу на своей руке и подумала, что должна идти внутрь. Сегодня ночью его духи станут реальностью.

Спиритические сеансы стали модным событием среди скучающей парижской публики. Благодаря усилиям венского доктора Франца Месмера теория о жизненных флюидах тела, пронизывающих его, как нити, и являющихся причиной здоровья и болезней, породила множество последователей, стремившихся дотронуться до его металлического исцеляющего жезла. Едва прикрытые одеждой (для лучшего действия магнетизма), они массировали друг друга и согласно инструкции Месмера сжимали бедра, в результате чувствовали жизненную энергию, возвращавшуюся в их тела. Я не подвергала сомнению идею, что это не так. Хотя я не слышала о том, что хромые и слепые исцелялись. Но месмеризм или гипноз мог произвести на разум мистические и необъяснимые действия, когда разум засыпал, воля подавлялась, и наступал пророческий сон. Все это походило на оккультный ритуал магического круга, на котором женщина-маг вызывала дух Сатаны. Было много людей, которые верили в любую фантастическую вещь и готовы были стать неофитами любого нового направления в мистической моде. Для меня это была декадентская Практика, которая свидетельствовала об отсутствии вкуса.

Некромантия была занятием, которое я оставляла доктору и страницам новелл. Я не позволяла некромантии нарушить привычный распорядок своей жизни.

Байрон, подобно Месмеру, прилагал большие усилия в этом направлении и при том был большим эстетом. Прежде всего необходимо, чтобы атмосфера комнаты была выдержана в нужном духе. Байрон вел себя как режиссер-декоратор, распоряжаясь обстановкой, делая замечания насчет каждой мелочи. Он накрыл каждое зеркало, закрыл все окна, поставив на них восковые печати. Он подумал о том, что картины не будут способствовать процедуре, и перевесил их изображением к стене. Огонь в очаге был хорошенько раздут, жара стояла невыносимая, но наш хозяин знал, что она будет способствовать обострению чувств.

Он делал пассы рукой перед нашими лицами и уделял момент каждому индивидууму, спускал на нас свой магнетизм, дотрагиваясь до рук и лиц. Таким образом была создана атмосфера спиритического сеанса.

Из пустой комнаты было вынесено все, кроме двух свечей. Установилась тишина. Байрон подошел к шкафу и церемониально взял в руки маленький серо-зеленый предмет из-под стеклянного футляра для часов. Сначала я подумала, что это кусок скалы, покрытый плесенью. Я удивилась, почему он так торжественно держал его в руках. Затем, когда он подошел поближе, я заметила, что в предмете были черные отверстия. Вообще это был человеческий череп.

— Ужас, — сказала Клер радостно.

Байрон поднял его вверх, чтобы все могли разглядеть. Череп Черного Монаха.

— Череп Черного Монаха. Я видел привидение этого приятеля в ночь перед моей свадьбой, — он состроил саркастическую гримасу. — К тому же говорят, что его появление всегда является причиной несчастья.

Клер хихикнула. Больше никто не засмеялся.

— Я видел однажды привидение, — сказал Шелли — Недалеко от Портмадока, когда мы жили там. Кого-то незадолго до этого убили, и душа еще не успокоилась. Мне надоели его визиты. У него был сумасшедший оскал и клыки. Я орал и стрелял в него. Сквозь него прошли две пули. Я слышал, как он орал в ночи:

— Клянусь Господом, я буду отомщен — твоя жена, ее сестра… клянусь Господом, я буду отомщен.

— Хорошо, хорошо, — сказал Байрон, — вспомни все свои видения.

Я помнила эту ночь. Он много говорил о ней. Дом был погружен в суматоху. Шелли обнаружили за лестницей. Внизу велся огонь из пистолета. Что сейчас меня испугало, так это слова призрака, когда он удалялся, призывающие смерть на жену Шелли и ее сестру. Опий вызвал прежние страхи вместе с галлюцинациями. Вопрос в том — какая жена? И чья сестра?

Я откинулась назад.

— Простите, — промямлила я извинение, — разве здесь не ужасно жарко?

— Как в аду! — пошутил Байрон, направляя на меня череп.

Они засмеялись: Байрон, Клер. Шелли смеялся вместе с ними, неся тяжелый карточный столик в центр комнаты.

— Пойдем, — предложил Полидори, беря меня за локоть. — Тебе нужен воздух. Иногда я их не понимаю.

Полидори оскалился на портрет одного из известных предков Байрона, «Неистового Джека» — Злого Лорда. Сверкание адмиральского глаза очень напоминало байроновское.

В коридоре было холоднее, но все же не достаточно прохладно. Он все еще был прихожей Ада. Портьеры и гобелены на стенах указывали на легкую циркуляцию воздуха, но я ее не чувствовала. Место приобрело атмосферу усыпальницы, и каждый элемент обстановки усиливал это гнетущее впечатление, как будто жизнь, даже потребность жизни или желание ее было удалено из каждого камня вокруг нас.