Влада Медвденикова - Дети войны

— Я все утро пытаюсь позвать Тарси, — говорит она. — Но ответа нет. И как будто… мне некого звать. — Бета замолкает. Я обнимаю ее за плечи, ловлю короткие пряди волос. — С ней все в порядке? Ты же можешь понять?

Без просьбы, без зова, мое звездное небо раскрывается передо мной. Оно мерцает, сияет, оно так прекрасно, каждая звезда ранит сердце. Так легко дотянуться, позвать, — но я не должен.

Я нахожу Тарси — искристый переливающийся свет — и я вижу Бету, теплое мерцание рядом со мной. Но между ними пустота, бескрайняя небесная ночь. Звездная пыль, следы путеводной нити, угасают, один за другим. Созвездия качаются вокруг, и я хочу вглядеться, понять, есть ли между ними сияющие струны. Но еще миг, и я не выдержу, заговорю, позову, — а я не должен, я осужден.

И звездная россыпь отступает, уходит в глубину моей души. Я снова вижу лишь вереск, рваные облака и тревожный взгляд Беты.

— Я видел Тарси. — Я обнимаю Бету крепче, замедляю шаг. — Но связь между вами исчезла.

— Но она мой куратор! — Ее голос звенит. — Почему?

Я не знаю ничего о времени преображения. Я не думал, что застану его. Верил, что оно будет счастливым для всех. Но я жив, и не могу заговорить ни с кем, только с Бетой. А она отрезана от своей команды и от своей старшей звезды. Почему?

Я молчу — пять шагов, десять, двадцать, — а потом говорю:

— Время войны закончилось. Наверное, теперь так нужно.

Солнце минует полдень, и наш путь прерывается.

Для остановки нет причин: я не устал, Бета готова идти дальше. И это место такое же, как вся пустошь вокруг, — высохшая трава шелестит на ветру, ни дерева, ни скалы, в тени которой мы могли бы укрыться. Но зачем прятаться от солнца? Его свет такой теплый — я забываю, что уже осень — но каждый порыв ветра возвращает прохладу. Напоминает, что лето позади, война позади.

Бета протягивает мне флягу, тусклый металл в переплетении истертых кожаных ремней. Колодезная вода нагрелась, впитала привкус железа и олова. Бета развязывает шнур, стянувший сумку, и я вижу яблоки и хлеб, — он крошится, хрустит на зубах. Мы ели такой же хлеб в Атанге, его вкус был смешан с дымом горящего города, с жаром сражения, уходящего к горизонту. Первый день битвы, пламя победы.

Наверное, я всю жизнь буду думать о войне, вспоминать каждый ее день и час.

Я был рожден для войны, рожден вернуть нам свободу. Мы победили, и мое время кончилось.

Бета прикасается к моей ладони, заглядывает в глаза, встревоженно и пристально, пытается различить мысли. Я говорю ей:

— Я думал, меня убьют на войне.

— Ты хотел умереть? — Голос Беты звучит тихо. Она смотрит на меня так, словно я ранен.

Я качаю головой. Волосы падают на глаза, закрывают от меня солнце.

— Нет. Но я был уверен, что меня убьют. Пророки не видели мое будущее или не хотели рассказывать о нем. Как будто его не было. — Даже Эркинар, мой лучший друг и глава прорицателей, молчал о том, что меня ждет, и не показывал ни в зеркалах, ни в снах. И со временем я научился не спрашивать. — Я решил, они знают — я умру на войне, но не скажут об этом.

Бета крепче сжимает мою руку. Ее голос почти не дрожит, ее глаза почти сухие.

Не плачь, не плачь, я не стою слез.

— Хорошо, что тебя не убили, — говорит она. — Мы бы…

Она запинается, ее ресницы вздрагивают часто-часто, и я успеваю уловить несказанные слова. «Мы бы не справились без тебя».

— Нам было бы трудно без тебя, — произносит она тихо, но твердо.

Как все мои предвестники, моя Бета бесстрашна. Никакие препятствия ее не остановят, никакие враги.

Я улыбаюсь, вытягиваюсь среди шепчущей травы, кладу голову на колени Бете. Она отводит пряди волос, упавшие мне на лицо, — в ее прикосновениях сквозит эхо холодной пустоты, тень отчаяния. Должно быть, она представила, что мой свет погас в разгар битвы, мои предвестники остались одни.

— Главное победа, — говорю я ей. — Мы победили.

Она кивает. Касания ее пальцев становятся спокойнее, сердце бьется тише. Она такая сильная.

Все мои предвестники сильные и яркие — каждый крылатый воин и каждый простой стрелок — и предателей больше нет среди них, нет в нашем мире.

За что меня судили? За то, что я плохо учил Лаэнара, и он предал свой народ? За то, что я потерял Лаэнара еще до начала войны? Или за то, что я не убил его после победы?

Я закрываю глаза, снова и снова пытаюсь вспомнить суд, — и засыпаю.

Паруса затмили небо, морской прибой качал корабли, буря грохотала, тучи клубились над головой. Я знал — еще мгновение, и враги ринутся в воздух, их серые крылья и душащая сила будут повсюду. Я столько раз стоял здесь, столько раз смотрел на паруса, надеялся, верил, что смогу защитить наш берег.

Но сегодня я знал — и это знание гремело громче бури — все они умерли, все уничтожены, я сжег их дотла. Ни один из них не ступит на мою землю, ни одна звезда не погаснет от их выстрелов. Я победил, передо мной лишь память, моя судьба свершилась, я исполнил все, что хотел.

Сон исчезает внезапно, выбрасывает меня в теплый осенний день. Триумф все еще переполняет сердце, оно грохочет как буря.

Я сажусь, смотрю на Бету, — она поспешно вытирает глаза, берет меня за руку. Бета плакала, пока я спал, мне больно видеть ее слезы.

Я не могу сдержаться и отдаю ей шквал, пришедший ко мне из сна. В нем вся моя уверенность, вся сила, все мои звезды, каждое сражение, каждый удар, каждый боевой клич.

Слушая эту бурю, Бета сияет, и я понимаю, какой она была в битве.

— Мы последние дети войны, — говорю я. — Война — наш единственный путь. Все меняется, но мы не сможем жить по-другому.

— Мой путь остался прежним. — В глазах Беты отражение солнца, победа и сила. — И я иду с тобой.

Это была наша третья ночь вместе. И в этот раз, как и прежде, пробуждение показалось мне частью сна.

Наше дыхание смешалось, я не могла различить, где начинается мой вдох, чьи удары сердца я слышу. Воздух вокруг нас был жарким, как летний полдень, лишь издалека доносилась прохлада, словно явь пыталась проникнуть в сон.

— Просыпайся. — Голос коснулся моих губ, оставил горячий след. — Нам пора.

Я послушалась. И, чтобы вернуть мыслям ясность, вынырнуть из снов, сказала себе: это на самом деле, мы далеко от города, в пути, Мельтиар со мной, я люблю его.

Эти слова вспыхнули так ярко, что я задохнулась и открыла глаза.

Мир на миг потемнел — Мельтиар наклонился, поцеловал меня снова, а потом поднялся, отошел. Я сделала глубокий вдох. Воздух теперь стал обычным, — холодным, ночным, — и я вспомнила вчерашний день. Вспомнила, где мы.

Мы пришли сюда на закате. Холмы, покрытые вереском и ковылем остались позади, и перед нами лежала равнина поросшая высокой травой. Ее голос был сладким и говорил о весне, — трава была совсем юной, хоть и доставала мне до пояса. Стоило коснуться стеблей, и на ладонях оставался свежий сок, в вечернем свете он казался золотистым, как вино. Я не удержалась, слизнула капли. Вкус был странным, незнакомым и диким.