Николай Норд - Избранник Ада

Я глубоко вобрал в себя воздух, как будто собирался выпить водку, зачерпнул воду в пригоршню и отправил ее в рот. Вода – как вода, только чуть сладковата, ведь трупный яд имеет сладковатый привкус. Но такое ощущение могло возникуть чисто психоустановочно, ведь когда вам кто-нибудь подаст стакан обычной воды и скажет при этом, что выжал в него несколько капель лимона, вы действительно почувствуете его вкус. Во всяком случае, мне было легче так себя утешить.

Проглоченная эта озерная водичка вызвала внутри меня физическое ощущение ее прохождения в мой желудок, она обжигала, словно спирт, хотя никакой крепости реально не имела. Появилось ощущение брожения по телу некоего внутреннего огня, наливавшего меня неведомой мощной энергией. Эта энергия развернуло мое тело, безо всякого усилия с моей стороны, и я встал и выпрямился во весь рост, наслаждаясь новым благостным ощущением наливавшей меня силы.

Я огляделся. Мне показалось, что от кладбищенских могил стало исходить слабое свечение и от них отрываются, порхают и плавно двигаются некие белые тени, может, призраки, все ближе подступающие и с угрозой теснящиеся ко мне. На ближайшем памятнике фотография молодой черноокой девушки ожила, и ее глаза пристально уперлись в меня, казалось, подозрительно оглядывая незваного пришельца с ног до головы. А со стороны озерца в мою сторону по воде поплыла какая-то огромная зубастая морда, размером с пивную бочку. Впрочем, это мог быть и клочок так странно оформившегося тумана, потихоньку встававшего над озером.

И тут я услышал протяжный, призывный и какой-то даже торжествующий волчий вой. В лунном свете я увидел на противоположном берегу настоящего огромного волка, вытянувшего к ночному светилу голову с раззявленной пастью. В серебряном сиянии, переливалась начищенным же серебром его великолепная седая грива, резко контрастирующая с его общей серой волчьей мастью. Как бы в ответ его песне, из осинового пролеска за моей спиной, отозвался глухой перестук бубна, и звуки его были похожи на те, которые производят самцы горилл, когда стучат себя кулаками в грудь, празднуя победу над соперником за благосклонность самки. Но откуда здесь, хоть и на краю, но все же города, волки, шаманы, бьющие в бубен, или гориллы?

От этих ли звуков или по какой-то иной причине, но смыкающиеся вокруг меня призраки стали отступать и рассеиваться, зубастая пасть на озере опустилась на дно, а голова с фотографии черноокой девушки, пролив кровавую слезинку, стала плоской и недвижной, потеряв свой объем и влипнув назад в памятник.

Однако мне было не до того, что происходит вокруг, глотать воду нужно было подряд, не останавливаясь, и я в спешке проглотил еще оставшиеся пять пригоршень. Теперь мое тело распрямилось, как бы, под силой мощной пружины. Я встал и, подставив лицо звездному небу, вскинул вверх руки, обращенные ладонями к Луне. Мне почудилось, что потоки лунного света, обрушившись со светила ослепляющим ливнем, прожгли меня насквозь, отозвавшись чудовищной болью в сотрясаемом, как от грозовых молний, теле, голова моя налилась огненным смерчем, выжигавшим сознание. Глаза заискрились и забрызгали раскаленными струями слез. Дикий вопль, который произвело мое горло, погнал штормовые волны по озеру, хлынувшие на прибрежные могилы, и слился с волчьим воем и боем бубна в какую-то сумасшедшую, ужасающую мелодию, от которой у меня самого побежала по телу морозная дрожь. Потом тьма, как обвалившийся в шахте уголь, накрыла меня.

…Очнувшись, я первым делом опять посмотрел на часы. Шел пятый час утра. Значит, я провалялся на холодном берегу не менее часа. Но никаких признаков надвигающейся простуды или иного недомогания, я не чувствовал. Наоборот, самочувствие мое было превосходным, было ощущение полета, стоит только сделать прыжок – и взлетишь в поднебесье! Точно такое ощущение я уже когда-то испытывал, я его уже ранее чувствовал, но напряжение памяти ничего не дало. И тогда подсознание подсказало мне, КОГДА это было – в тот момент, когда я родился! Но теперь это невероятное ощущение было осознанным, им можно было наслаждаться. И я не торопился отпускать его…

Но всему приходит конец, надо было заканчивать и мои дела здесь. Вокруг теперь было тихо и спокойно – никаких тебе волков и шаманов, никаких призраков, никаких явлений. Мирно мерцало озеро отблесками звезд и луны, посвистывал песни сверчок, укладывались на покой привидения в своих могилах. Диадема и кинжал больше не кипели в воде, да и сам внутренний серо-зеленый свет в озере, практически, угас, растворившись в темных глубинах. Я вытащил Диадему Иуды и кинжал, отер их от сырости и разместил их на себе таким же образом, как и несколько ранее, а затем двинулся к кладбищенским воротам.

На обратном пути, пробираясь сквозь частокол могил, я наступил на что-то мягкое. В следующий момент это мягкое, с шумом хрустящих веток и дикими воплями, вздыбилось откуда-то из земли, и нечто темное со свистом рассекло воздух над моей головой, так что я едва успел пригнуться, чтобы не потерять дорогую мне голову. В этот же момент я, на автомате, выходя из приседания, нанес удар левой рукой, ибо в наиболее сильной – правой, у меня был фонарик – сказалась боксерская выучка – в это вздыбленное нечто, которое отлетело назад и, наверное бы, свалилось, если б не упёрлось в могильный памятник. В другой раз все это могло бы меня перепугать до нутряной икоты, но после мертвой воды я ощущал только холодное спокойствие и даже кинжал из-за пояса, в целях безопасности, не вынул. Мелькнула мысль: уж не тот ли это любитель мертвечинки, о котором ходили по городу всякие россказни? Попался подлец, сейчас ты у меня получишь!

– Хто ты, што ты, мать твою ети!? – истошно взвопил каннибал в зимней шапке, весь облепленный жухлыми листьями.

В луче фонаря, который я направил на людоеда, изобразилась фигура насмерть перепуганного мужика лет сорока, с осоловелой, мятой, вчерашнего бритья, рожей, левую щеку которой пересекал широкий шрам. На нем был кургузый ватник, солдатские штаны с галифе, образца ушедшей войны, заправленные в кирзовые, грязные сапоги. В правой руке его была штыковая лопата, которую он держал наотмашь. В том же фонарном свете фосфорически мерцали его расширившиеся до беспредельности зрачки, словно у снулой рыбы, которую только что оглушили веслом.

– Кто-кто – конь в пальто! – рявкнул я на нетопыря с лопатой, на всякий случай, отступив на шаг и нащупав за поясом рукоять кинжала.

– Худа ты, хде ты? – уже тише взвизгнул дяхан, потрясая своей хорошо отточенной штыковой лопатой и прикрывая глаза от света, бьющего ему в лицо.

– Куда– куда! Рыбалить пошел на Тулку, вот куда! Там у меня садки поставлены с вечера, – сразу нашелся я что соврать. – А вот, ты кто?