Людвиг Павельчик - Рыдания усопших (сборник)

А священника все же позовите, бросил я почти теряющей сознание от страха медсестре и покинул «духовное помещение» и лежащую в нем старуху Петри.

15.05.2010

А теперь я расскажу вам историю гробокопателя. Историю того, кто жил, верил и мучился, изнывая под тяжестью своего изнурительного пристрастия, отравившего ему всю жизнь и приведшего его в итоге к такому финалу, от одной мысли о котором содрогнулся бы любой смертный. Мою историю.

Смею вас заверить, что полки книжных магазинов и пыльные стеллажи малопопулярных в наше время библиотек не содержат в своих недрах и малой толики тех ужасных фантазий и будоражащих душу переживаний, что с ранних лет роились в моей голове, занимая в ней, без сомнения, наиважнейшее место.

Мои внутренние миры кишели различного рода нечистью и мрачными чудесами, большей частью загробного происхождения, а вместо волшебных ромашек и перекликающихся звенящими голосами эльфов-колокольчиков, что было бы более характерно для детского мышления, на бескрайних полянах моих дум произрастали лишь уродливые кладбищенские колючки да тернии, путь через которые лежал, впрочем, отнюдь не к звездам, но в могилу.

Тайны загробной жизни, ее, если хотите, быт и точки соприкосновения с нею стояли во главе угла моего разума, я был озадачен глубокомысленными философскими вопросами, излюбленным местом моих одиноких прогулок являлось лежащее неподалеку от дома моих родителей кладбище, а любимым чтивом – столбцы некрологов в местных газетах. Я находил особую прелесть в этих небольших заметках, расположенных на полосе с черным крестом, а каждое знакомое имя, которое я там встречал, наполняло мои мозг и тело каким-то щекочущим возбуждением, словно я угодил в огромный лесной термитник. Полагаю, с точки зрения большинства это было ненормально, что ж, возможно, я и был болен какой-то редкой детской болезнью, побуждающей отречься от обычных для этого периода жизни шалостей, проказ и мечтаний, но заставляющей искать удовлетворения этой болезненной страсти в странных поступках и неподдающихся логике мудрствованиях. Несомненно, напыщенные ученые мужи могли бы «подогнать» мою жизнь под критерии какого-нибудь психического расстройства, но, хвала Создателю, мне удалось избежать их лап.

Учителей у меня не было, и мне приходилось ощупью искать тропинку в дебрях избранной для меня судьбой чащи жутких неясностей. Книги по оккультным наукам, которые я мог найти, своей нелепостью вызывали усмешку, а закоснелость и беспросветность окружающих меня людей просто раздражала.

Разумеется, я был наслышан о хранящихся где-то достойных трудах великих магов и чернокнижников прошлого, пошедших в своих изысканиях много дальше меня и добившихся поистине дивных результатов, но, не имея доступа к сим фолиантам, не особо-то на них рассчитывал. Если бы даже чудо и свершилось, то я, боюсь, не смог бы разобрать ни слова в древних магических письменах, ибо, к стыду своему, не утруждался изучением каких-либо наук и иностранных языков в том числе, чем невероятно расстраивал своих родителей, мечтавших увидеть меня когда-то солидным и уважаемым.

Как можно догадаться, друзей у меня не было, так как мой скрытный характер и обособленный стиль существования вкупе с моими весьма специфическими интересами мало способствовали сближению с людьми, чуравшимися меня так же, как я чурался их. Подобных себе я в своем немногочисленном окружении не находил, те же немногие, перед кем я имел неосторожность приоткрыть тяжелую дверь кладовой моей души, в последующем либо обходили меня стороной, либо и вовсе старались выставить меня на посмешище. Надо сказать, их издевки меня мало трогали, так как я полагал себя и мои мысли много выше их достойной сожаления неотесанности, но доверие к людям я тогда утратил навсегда. Точнее сказать, оно так во мне и не развилось.

Моя келья, как я ее называл, находилась тогда в самом дальнем и малопосещаемом крыле родительского дома, между набитым всяким старьем чуланом и пустующей комнатой моей умершей тетушки – сестры отца, по причине своего скверного заносчивого нрава также предпочитавшей при жизни уединение и отгороженность от внешнего мира. Но, в отличие от меня, который никого не трогал и желал быть невидимым, тетка регулярно совершала вылазки из своей берлоги, скандалила с домочадцами, плевалась проклятиями и била детей и животных. Не знаю даже, почему она обитала в нашем доме, по моему мнению, ее место было в террариуме, где, в компании тварей одного с ней вида она, быть может, обрела бы счастье.

После ее смерти в комнате ничего не трогали, словно из какого-то суеверного страха, и все предметы стояли и лежали именно так, как она их оставила. Это обстоятельство наделяло в моих глазах смежную с моей комнату огромной притягательностью и даже шармом. Ночами я пробирался туда и, крадучись словно вор, вновь и вновь обследовал таинственное, дышащее смертью, помещение. Не знаю, искал ли я там что-то определенное. Вряд ли. Просто все существо мое было настроено именно на эту «темную» волну, а импульсы холода и какого-то странного восторга в голове были для меня чем-то вроде наркотика.

Кровать, на которой испустила дух моя злая тетка, в неровном свете свечи напоминала гроб, и я каждый раз вынужден был бороться с внезапно охватывавшим меня чувством суеверного страха, более напоминающего восторг. Долгое время я не решался заглянуть под нее, страшась нарваться на леденящий сердце взгляд покойницы, ибо был убежден, что человек с такой натурой и такой злобой ко всему живущему, каким была почившая от какой-то посланной небесами лихорадки сестра отца, не мог просто исчезнуть, навсегда уйти в другой мир и оставить в покое этот. И даже тот факт, что тетку не похоронили, а кремировали (как мрачно изрекла моя матушка – для верности), не мог меня до конца убедить в невозможности ее возвращения.

Когда же я все же собрался с духом заглянуть под смертное ложе тетки, то, к моему подспудному разочарованию, ничего, кроме пыли и какого-то старого тряпья там не обнаружил. Что же до сожжения покойников, то у меня к нему вообще особое отношение: мало того, что сей процесс поглощает кладбище за кладбищем, превращая их в пустые, не несущие никакой смысловой или оккультной нагрузки и набитые фарфоровыми вазами мемориалы, необходимость существования которых вызывает сомнение, так он еще и отнимает материал для работы у заклинателей мертвых, не говоря уж о последнем шансе вурдалака. Это разрушало легенды и было в высшей мере несправедливо, ибо древние устои всего сущего должны оставаться незыблемыми. И, хотя я уже тогда понимал, что есть что-то гораздо древнее и незыблемее кладбищ, которые, как ни крути, остаются лишь человеческим изобретением, боязнь утраты любимой игрушки заставляла меня негодовать.