Роберт Стивенсон - Алмаз раджи (сборник)

Это было имя его старой няни; до сих пор он о ней не вспоминал, и то, что он подумал о ней сейчас, изумило меня.

Опять нам оставалось только ждать. Норсмор подошел к камину и стал греть руки у огня. Я невольно проводил его взглядом и при этом повернулся спиной к окну. Вдруг снаружи донесся слабый щелчок, пуля пробила одно из стекол и впилась в ставню в двух дюймах от моей головы. Я слышал, как вскрикнула Клара, и хотя я сейчас же отпрянул от окна, она была уже рядом, чтобы убедиться, что я остался невредим. Я почувствовал, что за такую награду готов подставлять себя под огонь ежедневно. Я постарался ласково успокоить ее, забыв обо всем вокруг, но голос Норсмора вернул меня к действительности.

– Пневматическое ружье, – сказал он. – Они хотят расправиться с нами без шума.

Я отстранил Клару и взглянул на него. Он стоял спиной к огню, заложив руки назад, и по мрачному выражению его лица я понял, какие страсти кипят в нем.

Точно такое же выражение было у него в тот мартовский вечер, когда он напал на меня вот тут, в соседней комнате, и хотя я готов был всячески извинить его гнев, признаюсь: мысль о последствиях приводила меня в трепет. Он смотрел прямо перед собой, но краем глаза мог видеть и нас, и ярость его вздымалась, как нарастающий шквал. Ожидая битвы, которая предстояла нам с внешним врагом, я начал опасаться внутренней распри.

Не отрываясь, я следил за выражением его лица, готовясь к худшему, как вдруг увидел в нем перемену – мгновенное просветление. Он взял лампу и возбужденно обратился к нам.

– Необходимо выяснить одно обстоятельство, – сказал он. – Намереваются ли они прикончить всех нас или одного Хеддлстона? Интересно, приняли они вас за него, или этот знак внимания был предназначен именно вам?

– Они меня приняли за него, – сказал я. – В этом нет сомнения. Я почти такого же роста, и волосы у меня светлые.

– Ну что ж, проверим, – возразил Норсмор и шагнул к окну, держа лампу на уровне головы. Так он простоял, играя со смертью, с полминуты.

Клара хотела броситься к нему и оттащить его от опасного места, но я с простительным эгоизмом силой удержал ее.

– Да, – невозмутимо произнес Норсмор, отходя от окна. – Да, им нужен только Хеддлстон.

– О, мистер Норсмор!.. – воскликнула Клара и не нашлась, что прибавить: действительно, бесстрашие этого человека было выше всяких слов.

А он посмотрел на меня, торжествующе вскинув голову, и я сразу понял, что он рисковал своей жизнью только затем, чтобы привлечь внимание Клары и свести меня с пьедестала «героя дня».

Норсмор щелкнул пальцами.

– Ну, огонь еще только разгорается, – сказал он. – Когда они разгорячатся, то не будут так щепетильны.

Вдруг послышался голос, окликавший нас со стороны калитки. При лунном свете мы разглядели фигуру мужчины. Он стоял неподвижно, подняв голову, и в протянутой руке у него белел какой-то лоскут. И хотя он стоял далеко, видно было, как глаза его отражают лунный блеск. Он снова открыл рот и несколько минут говорил так громко, что его было слышно не только в любом закоулке нашего павильона, но, вероятно, и на опушке леса. Это был тот самый грозный и звучный голос, который прокричал слово «предатель» сквозь ставни столовой. На этот раз он очень внятно пояснил, что, если предатель будет выдан, всех остальных пощадят, в противном случае, никто не уцелеет, свидетели им не нужны.

– Ну, Хеддлстон, что вы на это скажете? – спросил Норсмор, обернувшись к постели.

До этого момента банкир не подавал признаков жизни; я, по крайней мере, предполагал, что он по-прежнему без сознания, но он тотчас откликнулся и с исступлением горячечного стал заклинать нас не покидать его. Я никогда не был свидетелем зрелища отвратительнее и позорнее этого.

– Довольно! – крикнул Норсмор.

Он распахнул окно, высунулся по пояс и, разъяренный, словно позабыв, что здесь присутствует женщина, обрушил на голову парламентера поток самой отборной брани, как английской, так и итальянской, и посоветовал ему убираться туда, откуда он явился. Я думаю, что в эту минуту Норсмор просто упивался мыслью, что еще до окончания ночи мы все неминуемо погибнем.

Итальянец сунул свой белый флаг в карман и не спеша удалился.

– Они ведут войну по всем правилам, – сказал Норсмор. – Это джентльмены и солдаты. По правде сказать, мне бы хотелось быть на их стороне и предоставить защиту вот этого существа, – он указал на постель, – кому-нибудь другому. Да-да, не прикидывайтесь возмущенными! Все мы на пороге того, что называется вечностью, так что не стоит лукавить хотя бы в последние минуты. Что касается меня, то, если бы я мог сначала задушить Хеддлстона, а потом обнять Клару, я с радостью и гордясь собой пошел бы на смерть. От поцелуя-то я и сейчас не откажусь, черт побери!

Не дав мне времени вмешаться, он сгреб девушку в объятия и, несмотря на ее сопротивление, несколько раз поцеловал ее. В следующее мгновение я оттащил его от Клары и яростно отшвырнул к стене.

Он громко расхохотался, и я испугался, что его рассудок не выдержал напряжения, потому что даже в лучшие дни он смеялся редко и сдержанно.

– Ну, Фрэнк, – сказал он, когда его веселье слегка улеглось, – теперь ваш черед. Вот вам моя рука. Прощайте, счастливого пути!

Потом, видя, что я возмущен его поведением и стою в оцепенении, загораживая от него Клару, он продолжал:

– Да не злитесь же, дружище! Что, вы собираетесь и умирать со всеми этими церемониями и ужимками воспитанного человека? Я сорвал поцелуй и очень этому рад. Поледуйте моему примеру, и будем квиты.

Я отвернулся, охваченный презрением, которого и не думал скрывать.

– Ну, как вам угодно, – сказал он. – Ханжой вы жили, ханжой и помрете.

С этими словами он уселся в кресло, положив ружье на колени, и для развлечения принялся щелкать затвором, но я видел, что этот взрыв легкомыслия – единственный на моей памяти – уже окончился, и его сменило угрюмое и злобное состояние.

За это время осаждающие могли бы ворваться в дом и застать нас врасплох; в самом деле, мы совсем забыли об опасности. Но тут раздался крик мистера Хеддлстона, и он спрыгнул с кровати.

– Что случилось? – спросил я.

– Горим! – закричал он. – Они подожгли дом!

Норсмор и я мгновенно вылетели в соседнюю комнату. Она была ярко освещена. Как только мы распахнули дверь, перед окном взметнулся целый смерч пламени, и лопнувшее со звоном стекло усыпало ковер осколками. Они подожгли пристройку, в которой Норсмор хранил свои негативы.

– Тепло! – сказал Норсмор. – А ну-ка, все назад!

Вернувшись, мы распахнули ставни и выглянули наружу. Вдоль всей задней стены павильона были сложены и подожжены кучи хвороста. Вероятно, они были смочены керосином, поэтому так ярко пылали. Пламя охватило уже всю пристройку и с каждым мгновением поднималось все выше и выше; задняя дверь находилась в самом центре этого гигантского костра; взглянув вверх, мы увидели, что карниз уже дымится, потому что свес кровли павильона поддерживали массивные деревянные балки. В то же время клубы горячего и едкого дыма начали наполнять дом. Вокруг не было ни души.