Сергей Алексеев - Кольцо «Принцессы»

И вспомнил, что в эту пору наступают черемуховые холода – странное, почти необъяснимое явление природы. Ну почему, почему на зацветающую землю, на белопенные, благоухающие берега Пожни каждый год в одно и то же время наваливается стужа? Не раньше и не позже, а именно в тот момент, когда расцветает черемуха?!..

– Напиться! – вдруг осенило Германа. – Нажраться, чтоб рога в землю, и придет покой!

Нет, разумеется, – похмелье, головная боль, тошнота, но все это лучше, все иного порядка, иного качества… Он помнил, что в доме нет ни капли спиртного, и потому, наскоро обрядившись в спортивный костюм, набросил летную куртку и выскочил на улицу. Ночных магазинов в военном городке не существовало по известным причинам, однако у прапорщика Сучкова в гараже существовал подпольный, и по этой причине ему приходилось ночевать в собственном «жигуленке» – зимой и летом в железном, неотапливаемом боксе. Шабанов пробежал дворами, напрямую, молясь по пути, чтобы Сучков (ударение делали на первый слог) не упылил в Читу за товаром.

Не упылил, оказался на месте и открыл после условленного стука.

– Дай бутылку, – Герман протянул деньги.

– Бери две, – сказал прапорщик, считая купюры в полной темноте – знал их на ощупь. – Все равно два раза бегать…

– Давай три.

Сучков подал водку – чистый, суровый самопал собственного приготовления: слитый из противообледенительных систем спирт разводился водой тут же, в гараже, разливался по бутылкам и закупоривался, как на заводе.

– А девочку, м-м? Есть две, на выбор.

– Это идея! Давай без выбора.

– До утра полштуки наших. И бабульки вперед.

В черных недрах бокса послышался шлепок закрываемой автомобильной двери. Шабанов отдал деньги и, не дожидаясь, когда путана выберется из гаража, пошел вперед, распихивая бутылки по карманам, а одну оставил в руках, как гранату – словно на амбразуру лез.

Она догнала уже возле домов, что-то доедала на ходу.

– Привет! Меня зовут Анжелика.

– Ладно, – обронил он, даже не замедлив шаг. – Пусть будет так. Давай выпьем из горла?

– А что, мы никуда не пойдем? Прямо здесь…

– Нет, пойдем. Выпить хочется.

Он отвинтил крышку и сделал три больших глотка. «Ночная бабочка» подала ему остатки бутерброда с колбасой.

– Закуси. – Отпила глоток. – Мне много нельзя.

Шабанов сжевал закуску с отвращением, словно комок грязи, однако не стошнило – значит, уже начался процесс адаптации.

Когда подошли к дому, Анжелика чего-то испугалась.

– Ты здесь живешь?

– Живу, пошли, – бросил он, открывая дверь подъезда. – Что, пхашароп?

– Как?.. Не знаю… Что значит…

– Пхашароп значит только пхашароп и ничего больше.

– Здесь опасно. Сучков запретил, – она вроде бы даже попятилась, – командирский дом, если увидят…

– Деньги заплачены, вперед!

На лестничной площадке, пока он отпирал дверь, она откровенно рассматривала его и, прежде чем переступить порог, спросила осторожно:

– Ты не садист? Нет?

– Что, похож? – Герман втолкнул ее в квартиру. – Иди, не бойся.

Анжелика сняла плащик и точно пошла к двери ванной комнаты – знала расположение командирских квартир, однако Шабанов остановил.

– На кухню шагом марш. Пить будем.

– Ты алкоголик? Или кто?

– Пришелец с того света. Меня уже искать бросили, похоронили, а я явился. – Он выставил два стакана, хладнокровно вытащил из «малямбы» и отбросил в сторону парашют, достал оставшиеся банки и упаковки с продуктами.

– Это заметно… До утра меня взял?

– Как получится, давай пей.

Сам рванул залпом стакан и сразу же налил второй – она смотрела с испугом, боялась за себя, а он даже лица ее не видел, и не пытался увидеть.

– Еда у тебя вкусная, – зачем-то похвалила она, возможно, хотела задобрить.

– Дерьмо, – сказал Шабанов и опрокинул второй стакан.

– Много не пей, водка плохая, – предупредила Анжелика все с той же целью. – Мы ее сами делаем, из спирта.

Он уткнулся лицом в руки, сложенные на столе, дождался, когда хмель прокатится по жилам и достанет головы.

– Хорошо стало…

– Мне идти в ванную?

– Погоди, еще не созрел… Ты выпей, выпей, чтоб не страшно было.

Ей от таких слов как раз и стало страшно.

– Ты когда-нибудь летала? – Он встал, разминаясь и облегченно взмахивая руками. – Во, буря по телу разливается!

– То есть, как? – Анжелика покосилась на окно – пятый этаж. – На самолете?

– Да нет, в свободном полете, как ночная бабочка.

– Никогда…

– Тогда почему тебя зовут – ночная бабочка? Нет, ты должна летать! Обязана!

– Почему – обязана? Я не умею! Не умею плавать и летать!

– Но ты же крылатое насекомое!

– Я не крылатое! – боязливо хохотнула она. – И высоты боюсь!

– Сейчас проверим. – Шабанов первый раз взглянул на путану. – Некоторые думают, что не умеют летать. Будто они просто насекомые… А придет миг, откуда-то крылья берутся. Пощупай, у тебя на спине нет наростов? В области лопаток?

– Нет… Никаких наростов… Ни в какой области…

– Жаль. – Он хватил третий стакан. – Тогда и поговорить не о чем…

– Знаешь, мне надо в туалет. – Она пошла бочком мимо Германа, однако тот схватил за руку, усадил на место.

– Сиди и пей! Еще не выпила, а уже в туалет…

– Но я писать хочу!

– Что хочешь?..

– В туалет! Писать!

Он сделал движение руками, словно выпустил птицу.

– Иди. Только на улицу иди, у меня туалет не работает, на ремонте.

Он видел сквозь дверной проем, как крыльями летучей мыши вспорхнул плащик, слышал, как щелкнул автоматический замок и горох каблучков рассыпался по ступеням.

Завтра будет рассказывать товаркам, как смылась от какого-то маньяка из командирского дома…

– И мне пора. – Шабанов ушел в спальню и поднял с полу «Бизона». – Жили-были три японца, Як, Як Ци Драк, Як Ци Драк Ци Драк Ци Дроне…

Выщелкал патроны из «магазина», поиграл ими, пересыпая как золото, из руки в руку, выбрал один, самый красивый, и зарядил пистолет. Половина третьего ночи, выстрел вряд ли услышат…

– Жили-были три японки, Ципе, Ципе Дрипе, Ципе Дрипе Лимпопони…

«Вообще-то стреляться в квартире мерзко, тем более с калибра девять миллиметров. Мозги разлетятся по стенам, у того пятнистого на реке полчерепа снесло… В квартире уж точно потом никто жить не станет».

– Пхашароп!

«И бардак оставлять после себя нехорошо. Ободранные стены – ладно, человек хочет жить, если ремонтирует дом, а следы пьянки на кухне, вскрытые банки, раскрошенный хлеб, стаканы с водкой и на одном помада – всё мерзость!»

– Вот они переженились: Як на Ципе, Як Ци Драк на Ципе Дрипе, Як Ци Драк Ци Драк Ци Дроне на Ципе Дрипе Лимпопони…

Это было упражнение для отработки дикции, детский стишок, который бормотал отец, когда запил после неудачи с махолетом, и доказывал матери, что он трезв. Пьяному таких словесных кружев было не сплести, а дальше они еще усложнялись, потому что у каждой японской пары родились дети с именами, более замысловатыми, у детей – внуки. И вот батя в любом состоянии четко выговаривал весь стишок до конца; самообладание и вестибулярный аппарат у него были в отличной форме, а сознание всегда чистым.