Наталья Игнатова - Смена климата

Заноза не стеснялся пользоваться дайнами. Считалось, что это опасно для психики — постоянно использовать дайны власти, влиять на людей, злоупотреблять силой — но, какого черта, что может быть опасно для психики, вывернутой наизнанку и пропущенной через шредер? Он давно с трудом различал границу между дайнами и собственным умением убеждать. А если нет никакой разницы, то зачем себя ограничивать?

Людям тоже куда приятнее иметь дело с тем, кто им нравится.

На людей к исходу ночи было уже не наплевать. Эмпатия — это не дайны, ее нельзя использовать или не использовать, она просто есть. Эмпат, ощутивший чужую приязнь, неизбежно начинает испытывать ответные чувства, и Заноза, за несколько часов очаровавший одиннадцать человек, вновь, как когда-то в далеком прошлом, стал думать, что люди не так уж плохи.

Ошибочное ощущение. Но приятное. Пока оно сохраняется, кажется, будто люди в состоянии разумно распоряжаться своими жизнями и своим миром, кажется, что они могут понимать друг друга и умеют договариваться.

К завтрашнему вечеру все пройдет. А пока можно наслаждаться иллюзиями. Вера в людей — тоже что-то вроде наркотика. Только ломка потом куда хуже героиновой.

Суматошная ночка. Но результатами Заноза был доволен. Потому что ничего не понимал. А значит, дело становилось еще интереснее.

Он был прав, предположив, что Брюс Шеди — или как там звали этого типа, на самом деле? — тратил не свои деньги. Но насчет источника ошибся. За мистера Шеди платила не организация, не фирма, не ковен единомышленников. Отнюдь. Номер в «Святом Христофоре» оплатил управляющий отеля. За обед в «Химерии» расплатился метрдотель. Заноза был уверен, что по счетам за гардероб, собранный для мисс Смит, платили менеджеры бутиков, в которых покупали наряды. Но экскурсия по бутикам в ночи не имела смысла, нет там никого по ночам. Пусть люди Турка прогуляются туда днем, может, что-нибудь и выяснят.

И метрдотель, и управляющий «Святого Христофора» не смогли вспомнить мистера Шеди без подсказки с применением дайнов. Зато уж под дайнами вспомнили все. В том числе и потраченные деньги. Заноза погасил их возмущение, убедил, что они стали жертвами аферистов, что делом занимается полиция, а потом, уже успокоившихся, попросил не принимать потери близко к сердцу и забыть Брюса Шеди, как дурной сон. Сработало. Это всегда работает. Когда ты с людьми по-хорошему, они к тебе тоже со всей душой. Просишь вспомнить о чем-нибудь — вспоминают. Просишь забыть — забывают, как будто ничего и не было. А под предлогом полицейского расследования он забрал из «Химерии» записи с камер наблюдения. Мог просмотреть их и сам, пережидая световой день, но предпочел отвезти в «Турецкую крепость». Были люди Турка так хороши, как он говорил или не были, они все равно могли действовать днем. И если в записях найдется хоть что-то интересное, этим можно будет воспользоваться, не дожидаясь заката.

На том ночь и закончилась. Заноза едва успел спуститься в метро — до восхода оставалось каких-то полчаса, когда он нырнул в темноту тоннелей.

Как и положено упырю, сыну ночи, порождению тьмы, домой Заноза являлся из-под земли. И из дома, понятно, уходил под землю. Снаружи его склеп давно зарос плющом, хмелем и клематисом, выглядел крайне романтично, и даже самый невнимательный наблюдатель увидел бы, что каменные двери не открывались уже несколько десятков лет.

Удобно. Безопасно. Еще и красиво.

Фамильный склеп в фамильных владениях, в парке Семендер-холла. И его маскировка была естественной — цветы, плющ, мох — все выросло само. Заноза присматривал за клематисом — тот мог замерзнуть в особо суровые зимы, — но в остальном предоставил природе полную свободу. Да и о клематисе пекся не столько для поддержания маскировки, сколько из любви к красивым цветам. Он не беспокоился, что кто-то обнаружит его убежище. Склеп располагался в части парка настолько запущенной, что никто не полез бы туда добровольно. Кому надо прорываться сквозь подлесок, обдираться о колючки и спотыкаться на корнях, только для того, чтобы проведать чужих, давно истлевших мертвецов?

Если б в Семендер-холле водились дети, они, конечно, разведали бы тут все, содрали цветы и плющ с мраморных стен, обнаружили, что дверь склепа заперта изнутри и черт знает, что придумали бы по этому поводу. Может даже рассказали бы родителям. А люди в нынешние времена пошли нервные и осторожные, им ничего не стоит заподозрить в запертом изнутри склепе гнездо террористов, перевалочную базу контрабандистов или наркоторговцев, или еще что-нибудь, столь же увлекательное и настолько же далекое от правды.

Никто ведь не додумается, что в склепе обитает обычный мертвец.

Поэтому Заноза никогда не сдавал Семендер-холл семьям с детьми.

Владелец дома жил в Америке, в Хайронтире, и называл Хайронтир Нью-Йорком, потому что был человеком, а не вампиром. О вампирах он, наверное, вообще не знал. Создавая себе личности для удаленного взаимодействия с живыми, Заноза не вдавался в детали. Не продуманные до мелочей, эти люди не были настоящими, и он мог пользоваться ими без риска поверить. А то ведь стоит однажды вообразить, будто парень с фамилией Спэйт действительно живет в Хайронтире, распоряжается оттуда недвижимостью в Англии, даже не помышляя о приезде сюда, и очень легко можно забыть о том, что и фамилия, и недвижимость — твои, а не его. Легко можно забыть, что его вообще не существует.

В сочетании с уверенностью в собственном не-существовании, воображение может завести слишком далеко.

Заноза с удовольствием провел бы день в поиске информации о Ясаки и Турке. Тийрмастер знал о них достаточно, чтобы попросить о помощи, а раз знал тийрмастер, значит, знали и другие. Немногие, но их хватило бы. Заноза давно перестал поддерживать отношения с другими мертвецами, он и с живыми встречался лишь постольку, поскольку нуждался в пище, однако восстановить старые связи не составило бы труда. Кто ему откажет, если подойти к делу правильно? Никто из тех, с кем довелось свести хоть сколько-то близкое знакомство.

Добровольное отшельничество придется прервать, с этим Заноза уже смирился. Даже рад был, пусть и понимал, что радость — следствие использования дайнов этой ночью. Зачарованные люди относились к нему, как к лучшему другу, с готовностью отзывались на любые, самые странные просьбы, стремились помочь во всем, в чем угодно. Эмпатия заставляла испытывать в ответ схожие чувства, и каждая новая встреча прошедшей ночи, каждое новое знакомство все сильнее располагали к тому, чтобы покончить с мизантропией, вернуться к жизни, которую вел до конца Второй мировой.

Это пройдет.

Уже много лет он способен был хорошо относиться лишь к тем, кого зачаровывал. Времена, когда люди, живые и мертвые, нравились ему потому лишь, что не делали ничего, чтобы не понравиться, давно прошли. А полсотни лет отшельничества упрочили мизантропию. Попробуй-ка сохранить хорошее отношение к людям, не давая им возможности проявить себя с хорошей стороны! Да хоть с какой-нибудь стороны, кроме самых плохих.