Виктор Точинов - Царь Живых

Поняла она это, именно рассматривая хороший и четкий снимок.

Рентгеновский.

Ваня стал экстрасенсом.

Звучит смешно, но было ему не до шуток. Только этого сейчас и не хватало для полной жизненной гармонии…

В коммерческом отношении дар был бесполезным: Ваня не чувствовал себя способным снимать сглаз и порчу, давать установки на бизнес– и секс-успехи, чистить карму с аурой и привораживать по фотографиям, волосам, ногтям, крови и сперме…

Даже способным банально раскинуть карты Таро – не чувствовал. Никогда не брал их в руки…

Дар состоял в…

Впрочем, по порядку.

Звонок в дверь раздался субботним утром, не слишком рано и не слишком поздно, в 10.31 – на часы Ваня глянул. Он открыл, слегка удивленный.

Сегодня он не ждал никого.

Парень. Молодой, помладше Вани. Домашняя футболка, вытянутые на ногах треники испачканы известковой пылью. Шлепанцы. Вид замотанный и слегка смущенный.

Жизненная история паренька была незамысловата: переехал в их подъезд вчера вечером, квартира – как после самума, осложненного полтергейстом, вещи навалены от стены до стены и от пола до потолка, он пытается разобраться, начал с книг и полок, их больше всего, осталась библиотека от дедушки, надоела, продавать жалко, читать некогда… короче: не будет ли новообретенный сосед так любезен одолжить ему на час-другой дрель со сверлами, у него вообще-то есть, да поди раскопай сейчас… Типичная история, отчего бы и не помочь соседу.

Парень лгал.

Нагло и убедительно лгал.

Во всем.

Не было у него покойного дедушки-библиофила, и квартира не была завалена полками, и стены он сверлить не собирался… И в этот дом не переезжал. Ни вчера, ни когда-то.

Вот так.

Ваня понятия не имел, как и откуда он это знал. Но знал точно. Не догадывался – знал. Чувствовал ложь, как чувствуют цвет, звук, вкус… Шестое чувство во всей своей красе.

Дар был однобоким – знания истины он не давал. Ваня не представлял, зачем парень врет и зачем ему эта дрель…

Помочь могла банальная логика. Едва ли это подстерегающий жертвы по подъездам маньяк, позабывший дома излюбленное орудие… Надо думать, все проще: лжесосед навсегда испарится, а дрель осядет без особого риска в комке – никто землю рыть не станет, менты спустят на тормозах… Просто и изящно, в духе О. Бендера. И прибыльно: сколько за день можно отбомбить подъездов? А дрель – она подороже отвертки будет…

Мысли эти мелькнули быстро – просительная улыбка парня не успела погаснуть.

Открытие нуждалось в проверке. Психика у Вани здоровая, но все когда-то начинается, мог и незаметить, как съехал с катушек, – не заметить за ночными рейдами по подвалам… Если так – зачем обижать человека.

– Одну минуточку, – сказал Ваня дружелюбно.

Дрель была под рукой. Он все и всегда держал так – под рукой. Но Ваня не протянул просимый инструмент парню через порог – вышел на площадку.

– Пойдем. Помогу, – сказал он просто. – Чего одному корячиться…

Посмотрел парню в глаза и улыбнулся.

Неизвестно, что разглядел тот в Ваниных глазах и улыбке. Наверное, ничего хорошего. А может, сыграли нервы.

Парень рванул с высокого старта и понесся по лестнице. Босиком. Очень быстро. Шлеп-шлеп-шлеп босых пяток слились в бурные, продолжительные аплодисменты, перешедшие в овацию. Овация завершилась хлопком двери подъезда. На память о горе-аферисте на площадке остались шлепанцы.

В погоню Ваня не пустился.

Надо было сесть и хорошо подумать.

О многом.

Папа смотрел на Тарантино с вялым и сонным интересом – так недавно он изучал пивные бутылки.

Короткие мысли Тарантино шныряли испуганными крысятами и были похожи, как крысята одного выводка, – в основе всех лежал страх. Затем крысята нашли щелку – все мысли исчезли и осталось только ощущение. Одно, но страшное – будто голову его трепанировали дисковидной насадкой аппарата для обработки костей (название медицинское и сложное, но именно так – Тарантино в деталях был знаком с такими штучками, хотя никого никогда не лечил). Протрепанировали – и отложили крышку черепа в сторону, как с кастрюльки с доспевшим блюдом.

А потом мозг стали терзать безжалостно острые инструменты, их названия и функции Тарантино тоже знал хорошо…

Но это, конечно, лишь казалось: папа стоял где стоял – в нескольких шагах от него.

Было больно.

Говорят, мозг лишен нервных окончаний, ничего не чувствует – Тарантино сомневался. Его актеры вполне натурально корчились в подобных эпизодах. Теперь он убедился.

Было больно.

Было невыносимо больно.

Он бы орал, заходясь диким криком, в самом прямом смысле разрывая связки себе и барабанные перепонки другим, – если б смог.

Он извивался бы с чудовищной, невозможной для человека силой, способной порвать наручники и сыромятные ремни, – если б смог. Он бы смог, он сам видел такое – как крушат железо, ломая кость и разрывая собственное мясо – от страшной боли, – смог бы и он…

Его путы оказались крепче.

Он остался скован и нем.

Он бы умер, как умирали многие – без смертельных ран, просто от боли… Или хотя бы отключился, потерял сознание – ему не дали и этого.

Потом все ушло.

Пришло другое.

Не к Тарантино. К папе.

В серо-стальных глазах появился неприятный красноватый оттенок – папа проснулся. Ничей разум не смог бы спать после короткой экскурсии по закоулкам памяти Та-рантино. Ничей. Ни человеческий, ни…

Папа проснулся.

Долгий-долгий сон кончился.

Люди во сне дышат, сердце их бьется, некоторые разговаривают, иные даже ходят – не прерывая сна. Папа мог все это и еще очень многое. Сон был внешне похож на жизнь – но папа не делал в нем того, для чего был рожден… Или создан…

Его разбудили. Разбудили, чтобы отыскать и убить. Он не знал этого. Знал бы – не смутился. Он давно был не жив ,и не мертв. Он застрял на полпути…

Тарантино не видел ничего. Тарантино отдыхал от приступа дикой боли. Он понял все. Озарение было кратким и ясным. Все мудрецы, исписавшие сотни и тысячи томов в поисках формулы счастья, – глупцы. Всё – красавицы, золото, слава, власть, – все тлен. Тлен даже искусство. Когда тебя понимают – это смешно и никому не нужно…

Счастье – это отсутствие боли.

Тарантино стал счастлив.

Когда она шла по улице, мужчины замирали. В самом прямом смысле слова. Ненадолго, но замирали. Так пять лет назад на утреннем берегу Кулома замер много пьющий браконьер Гаврилыч, забывший свое настоящее имя – Гавриил…

Мужчинам хотелось многого: купить на сжатые в кулаке мятые червонцы цветы, а не поллитру; или немедленно написать книгу, лучшую за все века книгу о любви; или отправиться добровольцем на очередную войну – сейчас и так: в сорок пять, с брюшком, одышкой и пятью диоптриями… Хотелось сделать что-то, чтобы стать достойным ее.