Иван Тропов - Рассказы разных лет (сборник)

— Ну, как знаешь. С Новым Годом!

— И вас с Новым Годом, — улыбнулась Оля.

Но девушка уже сунула батарейку обратно в коробку и пошла дальше по полупустому магазину.

Оля повернулась к стойке с журналами и потерла висок под пуховым платком. Кажется, она о чем-то думала — до того, как этот кролик, то есть девушка с батарейками, отвлекла ее. Она о чем-то думала. Будто что-то нашла… Что-то доброе и хорошее, что-то важное. Очень-очень важное.

Она закрыла глаза, пытаясь вспомнить. Что-то очень важное… Что-то про луг, кажется… Зеленый луг, на котором кто-то оранжевый, как огонь новогодних свечек, и нежный, как шелк, и еще ласковый-ласковый…

— Рекламная акция!.. Батарейки нашей фирмы… Десяти раз… А-айзе-ер!

Оля вздохнула и открыла глаза.

Ну конечно! Зачем же еще она могла придти, если не за этим? Она же целый месяц копила, откладывая по чуть-чуть с каждого завтрака!

Оля стала вертеть стойку, пока не показалась обложка с Доброй Женщиной, улыбавшейся так тепло, что казалось, будто щеки греет весеннее солнце… Как улыбается и ее мама, наверно. Еще в журнале был рассказ. За целый месяц, пока Оля каждый будний день после школы брала этот журнал из все таявшей и таявшей стопки, она пролистала его весь (просто смотреть на обложку она не могла — иначе та продавщица точно привязалась бы к ней). И этот рассказ был, наверно, очень хорошим. Потому что название у него было чуть грустное, но теплое-теплое. Недотыкомка. Просто здорово, что она наконец-то сможет прочитать его.

В проволочной корзинке осталось всего два номера. Еще бы чуть-чуть, и опоздала… Оля приподняла верхний журнал (его трогали, наверно, сотни рук — уголки обложки уже загнулись, как у зачитанной книжки в бумажной обложке) и достала нижний — гладкий-гладкий, свежий-свежий, словно и не лежал он здесь целый месяц. Спрятавшись за стойку, чтобы ее никто не видел, быстро поцеловала Добрую Женщину в щеку, вытерла рукавом туманный след на обложке, чтобы та не размокла и не взгорбилась, и понесла журнал к стойке, где оформляют покупки.

А вечером, наевшись пересоленного оливье (бабушка, должно быть, забыла, что уже солила, и посолила салат два или три раза, но Оля старалась не обращать на это внимание, чтобы не огорчать бабушку) и напившись апельсинового соку (обычно бабушка соки не покупала, но этим вечером у них было целых три пакета сока, все-таки праздник) Оля пораньше ушла к себе в комнату, не став дожидаться, пока по телевизору будут звенеть куранты.

Уж больно тоскливые и грустные были все эти праздничные концерты по телевизору. Нет, они были очень шумными, люди во всех этих концертах громко разговаривали и пели — но было это веселье какое-то ненастоящее, было в нем что-то сродни тем улыбкам на обложках, которые Оле совсем не нравились. Вроде бы и улыбки — но стоит приглядеться, и сразу же будто смотришь на капкан, едва присыпанный искрящимся снежком…

За окном медленно падали снежинки, трещали петарды, а Оля все сидела и смотрела на Добрую Женщину на обложке, положив журнал в яркий круг света от настольной лампы. Может быть, и у нее завтра будет настоящий праздник, как и у всех этих людей вокруг, что веселятся и пускают фейерверки? Может быть, мама тоже готовит ей подарок, о котором она мечтает уже который год? И завтра утром, без телефонного звонка, без предупреждений…

Оля переоделась в пижаму, потом выключила свет. Но еще немного постояла в темноте, разглядывая Добрую Женщину в холодноватом свете уличных огней и снега. Она читала сказку, где под подушку клали выпавшие молочные зубы, ночью приходила фея, и утром под подушкой вместо зуба оказывалась монетка. В новогоднюю ночь вместо той феи должен приходить Дед Мороз. Оля очень живо его представила — в красной шубе с белыми меховыми оборками, в валенках, с посохом и мешком. Почему-то он был похож на деда Егора, только с окладистой бородой…

Оля вздохнула. Это все сказки для маленьких, конечно. Ничего подобного не бывает. Даже в новогоднюю ночь. И что бы ты не положила под подушку, утром ничего не изменится. Но…

Она все-таки взяла журнал и аккуратно засунула его под подушку, стараясь не помять обложку. Потом забралась под одеяло, всунула в ухо пуговицу наушника и перемотала кассету до любимой песни. Закрыла глаза, и нежная мелодия подхватила ее. И они поплыли куда-то вверх, как воздушный змей на потоках воздуха, струящихся прочь от земли…

Может быть, завтра утром, когда она откроет глаза, рядом будет сидеть ее мама? И может быть, она будет похожа на эту женщину с обложки… Оля хотела, чтобы мама была похожа на нее. Чтобы у нее была такая же добрая улыбка и такие же огромные черные глаза. И золотистые волосы, гладкие и шелковистые, совершенно сказочные, как грива какого-нибудь мифического зверя…

А потом был луг, полный травы и солнца. Оля была в голубом платье, расшитом серебряными звездочками, и еще у нее был перстень с кусочком янтаря. На лугу был теленок с большими голубыми глазами, глубокими, как колодцы. И золотистый орел, и львенок с огненно-рыжей гривой…

Оля вдруг вспомнила, что уже была здесь, много раз.

И они, конечно, играли. Только сегодня звери были будто бы чуть грустные. А белый теленок, всегда задумчивый и мечтательный, почти печален. Но потом львенок и орел разыгрались, и они все вместе бегали по лугу, пиная мяч и перебрасываясь улыбками, и смех мешался с лимонным ветерком. И даже теленок с голубыми глазами в конце концов улыбнулся.

Восьмидесятые годы — какое время!

В мир пришли — да что там, пришли — ворвались персональные компьютеры. Вычислительные машины, раньше такие огромные и так далекие от простого человека, почти мифические, вдруг оказались маленькими и чертовски — лишь протяни руку и включи — близкими. А невзрачная гусеница военных коммуникаций вдруг сбросила кокон секретности — и обернулась прекрасной бабочкой, тут же угодившей в Повсеместно Протяженную Паутину…

И, Винер всемогущий, сколько же новых возможностей это открыло! Да ведь это настоящая революция, Тьюринг побери! Чудо из чудес, которое перевернет весь мир! Через какие-то пять лет все, ну абсолютно все-все-все вокруг станет совершенно иным!

Здесь — о, сплошные иск-ины! Там — ах, люди, навсегда убежавшие из опостылевшей реальности в сладкие грезы виртуальных миров…

И приходят проповедники новой технологии, и провозглашают новую эру, годы в которой отсчитываются от рождества персоналки. И приходят певцы новой технологии, и складывают о ней бравурные марши и апокалиптические симфонии, имя которым — киберпанк…