Абрахам Меррит - Корабль Иштар

Все было бы прекрасно, но я знал, что он думает, будто успокаивает сумасшедшего.

Я устало кивнул.

— Расскажите это своей бабушке. Конечно, вы этого не сделаете. Но если каким-то чудесным образом искорка интеллекта осветит ваш разум сегодня вечером или хотя бы завтра, пожалуйста, позвоните, как я просил.

— О, Генри! Пожалуйста, успокойся! — умоляла его девушка. Она обратила свой взор, красноречиво благодарный, к лейтенанту. — Я уверена, лейтенант выполнит свое обещание.

— Конечно, выполню, — заверил он меня и при этом подмигнул ей.

Я открыто рассмеялся, не смог сдержаться. Ни у одного моряка, офицера или рядового, сердце не устояло бы перед таким взглядом — таким умоляющим, таким благодарным, таким задумчиво-признательным.

— Ну, ладно, лейтенант, — сказал я. — Я вас нисколько не виню. Я сам бился об заклад, что невозможно похитить человека в Нью-Йорке на глазах у полицейских.

Но я проиграл. Потом я готов был спорить, что нельзя похитить в вагоне метро. И опять проиграл. Тем не менее, если вы все-таки будете гадать, сумасшедший я или нет, воспользуйтесь возможностью и позвоните в клуб.

— О, брат! — выдохнула Ева и снова заплакала.

Я сел в кресло, ожидая другой возможности. Девушка держала меня за руку, время от времени поглядывая на лейтенанта. Консардайн сел справа от меня, Уолтер — рядом с Евой.

У Бруклинского моста моряки вышли, неоднократно оглядываясь на нас. Я сардонически отсалютовал лейтенанту; девушка послала ему прекрасную благодарную улыбку.

Если и было нужно еще что-то, чтобы он забыл о моей просьбе, то именно это.

На мосту в вагон вошло много народу. Я с надеждой смотрел на рассаживающихся в креслах пассажиров. Но по мере того, как я разглядывал их лица, надежда гасла. С печалью я понял, что старик Вандербильт ошибался, говоря: «Проклятая толпа». Нужно было сказать: «Тупая толпа».

Здесь была еврейская делегация — полдюжина человек, возвращавшихся домой в Бронкс, запоздавшая стенографистка, которая тут же принялась красить губы, три кроликолицых юных хулигана, итальянка с четырьмя неугомонными детьми, почтенный старый джентльмен, подозрительно глядевший на возню детей, хорошо одетый негр, мужчина средних лет и приятной наружности с женщиной, которая могла бы быть школьной учительницей, две хихикающие девчонки, которые тут же принялись флиртовать с хулиганами, три возможных клерка и примерно с дюжину других неприметных слабоумных. Типичное «население» вагона нью-йоркской подземки. Бросив взгляд направо и налево, я пришел к выводу, что о богатом интеллекте тут говорить не приходится.

Бессмысленно обращаться к этим людям. Мои три охранника намного опережали тут всех в сером веществе и в изобретательстве. Они любую мою попытку сделают неудавшейся. Но все же я должен попытаться, чтобы кто-нибудь позвонил в клуб. У кого-нибудь может взять верх любопытство, и он в конце концов позвонит. Я устремил взгляд на почтенного старого джентльмена — он был похож на человека, который не успокоится, пока не выяснит, в чем дело.

И только я собрался открыть рот и заговорить, как девушка потрепала меня по руке и наклонилась к человеку в накидке.

— Доктор, — голос ее звучал четко и был слышен по всему вагону. — Доктор, Генри намного лучше. Можно я дам ему — вы знаете что?

— Прекрасная мысль, мисс Уолтон, — ответил тот. — Дайте ему ее.

Девушка сунула руку в свое длинное, спортивное пальто и вытащила небольшой сверток.

— Вот, Генри, — она протянула сверток мне. — Вот твой дружок, ему было так одиноко без тебя.

Автоматически я взял сверток и развернул его.

В моих руках была грязная, отвратительная, старая тряпичная кукла.

Я тупо смотрел на нее и начал понимать всю дьявольскую изощренность подготовленной мне ловушки. В самой смехотворности этой куклы был какой-то ужас. И после слов девушки весь вагон смотрел на меня. Я видел, как пожилой джентльмен, как бы не веря своим глазам, смотрел на меня поверх очков, видел, как Консардайн поймал его взгляд и многозначительно постучал себя по лбу — и все это видели. Грубый смех негра внезапно стих. Группа евреев застыла и смотрела на меня; стенографистка уронила свою косметичку; итальянские дети очарованно уставились на куклу. Пара средних лет смущенно отвела взгляд.

Я вдруг осознал, что стою, сжимая куклу в руках, как будто боюсь, что у меня ее отберут.

— Дьявол! — выругался я и собрался швырнуть куклу на пол.

И понял, что дальнейшее сопротивление, дальнейшая борьба бессмысленны.

Игра против меня фальсифицирована с начала и до конца. Я вполне могу сдаваться. И пойду, как и сказал Консардайн, туда, куда «грандиозный мозг», хочу я того или не хочу, И тогда, когда ему нужно. То есть сейчас.

Что ж, достаточно долго играли мною. Придется поднять руки, но, садясь обратно, я решил получить маленькое развлечение.

Я сел и сунул куклу в верхний карман пальто, откуда нелепо торчала ее голова. Пожилой джентльмен издавал сочувствующие звуки и понимающе кивал Консардайну. Один из кроликолицых юношей сказал: «Чокнутый», и девчонки нервно захихикали. Негр торопливо встал и направился в соседний вагон. Один из итальянских мальчиков заныл, указывая на куклу: «Дай мне».

Я взял руку девушки в свои.

— Ева, дорогая, — сказал я и так же громко и отчетливо, как и она, — ты знаешь, я убежал из-за этого Уолтера. Он мне не нравится.

Я обнял ее за талию.

— Уолтер, — склонился я над нею, — человек, который только что вышел из тюрьмы, где отбывал заслуженное наказание, недостоин моей Евы. Хоть я и сумасшедший, вы знаете, что я прав.

Пожилой джентльмен прервал свое раздражающее причмокивание и вздрогнул. Все остальные в вагоне, подобно ему, перенесли свое внимание на Уолтера. Я почувствовал удовлетворение, видя, как он медленно краснеет.

— Доктор Консардайн, — обратился я к нему, — как медик, вы знакомы с клеймом, я имею в виду признаки прирожденного преступника. Посмотрите на Уолтера. Глаза маленькие и слишком близко посаженные, рот расслаблен из-за дурных привычек, недоразвитые мочки ушей. Если меня нельзя выпускать на свободу, его тем более, не правда ли, доктор?

Теперь все в вагоне рассматривали то, на что я указывал, и взвешивали мои слова. И все это было почти правдой. Лицо Уолтера приобрело кирпично-красный цвет. Консардайн невозмутимо смотрел на меня.

— Нет, — продолжал я, он вовсе тебя не достоин, Ева. — Я тесно прижал к себе девушку. Это мне начинало нравиться — она была чудо как хороша.

— Ева! — воскликнул я. — Мы так долго не виделись, а ты меня даже не поцеловала!

Я приподнял ее подбородок — и — да, поцеловал ее. Поцеловал крепко и совсем не по-братски. Слышал, как негромко выругался Уолтер. Как это воспринял Консардайн, не могу судить. Да мне было все равно — рот у Евы удивительно сладкий.