Чарльз Диккенс - Потерянная комната и другие истории о привидениях (сборник)

Собираясь приступить к рассказу о моих собственных приключениях с привидениями, я нахожусь в большой нерешительности. Видите ли, это совсем не такого рода история, как те, что я вам рассказывал до сих пор, — вернее, как вам рассказывали Тедди Биффлс, мистер Кумбес и мой дядя. Это истинная история. Это вовсе не то, что обычно рассказывает джентльмен, сидя в сочельник у камина и попивая пунш с большим количеством виски; это отчет о подлинных событиях.

Да, это вовсе не рассказ в общепринятом значении слова, это именно отчет. И потому, я чувствую, он почти неуместен в такой книге. Он был бы гораздо более кстати в биографическом исследовании или, скажем, в учебнике английской истории.

Есть еще одно обстоятельство, которое затрудняет мое повествование, — оно заключается в том, что речь пойдет обо мне самом. Рассказывая вам эту историю, мне придется все время говорить о себе, что среди нас, современных писателей, совершенно не принято. Если у нас, литераторов нового направления, есть какое-нибудь похвальное стремление, более постоянное, чем все остальные, так это стремление никогда не казаться самовлюбленным.

Я сам, — так меня уверяют, — довожу до крайности эту застенчивость, эту боязливую сдержанность во всем, что касается моей особы, — и читающая публика весьма этим недовольна. Люди приходят ко мне и говорят:

«Ну, послушайте, почему вы не расскажете о себе хоть немножко? Это нас интересует. Напишите что-нибудь о себе».

Но я всегда отвечал: «Нет!»

И не потому, что я считаю эту тему неинтересной. Наоборот, я даже представить себе не могу темы, более захватывающей для всего человечества или, по крайней мере, для его культурной части.

Я не пишу о себе принципиально, — потому что это противоречит истинному искусству и подает дурной пример подрастающему поколению. Другие писатели (их немало), я знаю, делают это, но я ни за что заниматься этим не буду, разве что в исключительных случаях.

При обычных обстоятельствах, следовательно, я бы умолчал об этом происшествии. Я бы сказал самому себе: «Нет! Это талантливый и поучительный рассказ, это необычайный, увлекательный и роковой рассказ, и читатели с удовольствием выслушали бы его, да и мне самому страстно хотелось бы поскорей его рассказать, но он целиком посвящен мне, моей личности, тому, что я говорил, видел и сделал, — и я не могу это описывать. Мой сдержанный характер, моя скромная натура не позволяют говорить о себе так много».

Однако, ввиду необычайности некоторых обстоятельств, я вынужден, несмотря на всю свою скромность, воспользоваться возможностью рассказать именно о том, что произошло со мной лично.

Как я уже говорил, в нашей семье из-за этой пирушки произошла размолвка, и я за свое участие в событиях, о которых собираюсь рассказать, стал жертвой жестокой несправедливости.

Чтобы возродить мою прежнюю репутацию, рассеять тучи клеветы и измышлений, которыми она была запятнана, — лучше всего, я убежден, дать читателю простое, полное достоинства повествование о неприкрашенных событиях, происшедших со мной, с тем, чтобы каждый мог самостоятельно судить обо всем.

Чистосердечно признаюсь, что главной моей целью является стремление отмести незаслуженные подозрения. Воодушевленный этим побуждением (а я считаю, что это почтенное и дельное побуждение), я нахожу в себе силы преодолеть мое обычное отвращение к разговорам о самом себе и таким образом перехожу к той части повествования, которая называется

Я вам уже говорил, что как только мой дядя закончил свой рассказ, я встал и заявил, что решил провести предстоящую ночь в голубой спальне.

— Ни за что! — вскричал мой дядя, вскакивая с места. — Ты не должен подвергать себя столь смертельной опасности! Кроме того, там не застлана постель.

— Подумаешь, какая важность! — ответил я. — Мне приходилось жить в меблированных комнатах для молодых джентльменов, и я привык спать в постелях, которые не перестилались годами. Не отговаривайте меня. Я молод, вот уже больше месяца, как ничто не отягощает мою совесть, и духи не причинят мне вреда. Я, может быть, смогу даже оказать на них хорошее влияние, уговорю их успокоиться и разойтись по домам. И помимо всего, мне хочется поглядеть на это представление.

Высказавшись, я снова сел. (Как случилось, что мистер Кумбес очутился в моем кресле, вместо того чтобы быть в другом углу комнаты, где он сидел весь вечер? Почему он, мистер Кумбес, не извинился, когда я сел прямо на него? Почему молодой Биффлс стал изображать моего дядю Джона и требовать, чтобы я целых три минуты тряс его за руку и уверял, что всегда любил его, как родного отца? — эти события до сих пор остаются для меня загадкой.)

Вся компания пробовала отговорить меня от того, что они называли бессмысленной затеей, но я оставался непоколебим и требовал осуществления своих законных прав. Я был «рождественским гостем», а гость в сочельник спит в комнате с привидениями. Это входит в его роль.

Они сказали, что если у меня такие веские основания, то у них возражений больше нет; они зажгли для меня свечу и в полном составе пошли провожать меня наверх.

Не знаю, был ли я возбужден сознанием, что совершаю благородный поступок, или в меня вселилась сама неустрашимость, но в эту ночь я взлетел по лестнице с необычайной легкостью. Ценой колоссального напряжения воли я задержал себя на площадке верхнего этажа, мне хотелось идти все выше, хоть на крышу. Но с помощью перил я все же укротил свои честолюбивые намерения, пожелал моим спутникам доброй ночи, вошел в спальню и запер за собой дверь.

С самого начала у меня все пошло вкривь и вкось. Не успел я отойти от двери, как моя свеча вывалилась из подсвечника. Сколько раз я ни подбирал ее и ни втыкал в подсвечник, она каждый раз снова выскакивала, — такой скользкой свечки мне еще не попадалось никогда. В конце концов я решил обойтись без подсвечника и зажал свечу в руке, но и тогда она не желала держаться прямо. Тут уж я совсем рассвирепел, выбросил ее за окно, разделся и лег в постель в полном мраке.

Я не заснул, и мне вовсе не хотелось спать. Лежа на спине, я смотрел в потолок и думал о разных вещах. Хорошо, если бы я мог вспомнить хоть что-нибудь из того, что приходило мне в голову в ту ночь: все это было так забавно, что я от души хохотал, и кровать тряслась вместе со мной.

Я лежал таким образом около получаса и совсем было забыл о призраках, как вдруг, случайно оглядывая комнату, я в первый раз в жизни увидел весьма самоуверенное привидение, сидевшее в кресле у огня, с призрачным глиняным чубуком в руках.

В первую минуту я, как и большинство людей в подобных обстоятельствах, подумал, что сплю и вижу сон. Я приподнялся в постели и протер глаза. Но нет: сквозь его тело я видел спинку кресла. Это было вне всякого сомнения настоящее привидение. Оно посмотрело в мою сторону, вынуло тень трубки изо рта и приветливо кивнуло мне головой.