Карина Сарсенова - Хранители пути

Шквал кровавого мрака налетел со всех сторон, и Анника беспомощно завертелась в горящей мгле, в вихре поднявшихся со дна ее души воспоминаний и чувств…

Помпезный зал дорогого ресторана утопал в сиянии чаще искусственных и реже настоящих бриллиантов, в феерии бесконечно клонирующих друг друга нарядов и идеально отрежессированных улыбок. Грандиозный банкет поражал размахом разнузданного безвкусия. Сцена, залитая разноцветным софитным светом, торжественно являла залу подчеркнуто небрежно одетых музыкантов, привычно не попадающих в такт давно записанной инструментальной фонограмме. Лениво изобразив музыкальное действо, музыканты поднялись со стульев, вяло раскланялись и удалились прочь. Вышедшие на их место двое молоденьких парней с домбрами в руках поклонились жующей и пьющей, игнорирующей сценическое действо публике и одновременно коснулись тонкими пальцами туго натянутых струн.

— Все-таки удивительно, до чего они гениальны… — про себя сказала Анника, глядя на вживую поющих и играющих парней в щелочку приоткрытой двери. — Шалкар умеет выбирать таланты…

Сорвав несколько вежливых аплодисментов, молодые люди грациозно раскланялись и суетливо проследовали в служебное помещение.

— Браво! Впрочем, как всегда! — звонко захлопала Анника, пропуская в комнату раскрасневшихся от волнения молодых людей.

— Нормально? Ты уверена? — тревожно спросил ее худенький парень, нервно растирая ладони. Его напарник выжидающе молчал, с полуулыбкой глядя на вызывающе разряженную девицу.

— Все суперкласс! — тряхнув копной свежеокрашенных белых волос, подтвердила Анника. — Пожелайте удачи, я пошла! — чмокнув молчаливого парнишку в пухлую щеку, она выскочила за дверь.

— Надеюсь, Шалкар остался доволен… — с сомнением глядя в захлопнувшуюся дверь, пробормотал худенький парень.

— Серик, расслабься. Анника же сказала, все супер было! — раскинувшись на облезлом диванчике, произнес упитанный молодой человек.

— Анника светлая душа. Она всех любит. И всегда говорит хорошо о людях, — грустно улыбнувшись, заметил худой юноша. — Но ты, Тохтар, прав. Что было, то было. В любом случае ничего исправить уже нельзя. Надеюсь, Шалкар не расстроится…

— Да уж, нельзя расстраивать такого хорошего человека! — воскликнул Тохтар. — Он столько добра людям делает! Без него где бы мы были?

Кинув на напарника еще более грустный взгляд, Серик подошел к покрытому слоем прошлогодней грязи узкому окну и, глядя на упирающиеся чуть ли не в самое стекло переполненные мусорные баки, вполголоса произнес:

— Наивный ты, брат. Но твоя правда, где бы мы сейчас были…

Она выскочила на сцену, со свистом разрезав воздух длинным кожаным хлыстом. Разлетевшиеся прочь звуки ресторанного гомона оставили девицу неподвижно стоять в коконе глубокого сценического молчания. Привлеченные царящим вокруг нее вопиющим беззвучием, уставшие от привычной скукоты происходящего, люди оторвалась от своих занятий и с интересом уставились на выжидательно глядящую на них певицу. Поймав желаемое зрительское внимание, Анника еще раз ударила воздух злобно взвизгнувшим хлыстом и начала представление.

Официанты, беспрерывно снующие между богато сервированными столиками, то и дело закрывали от сидящих за ними посетителей развернувшееся действо. Но эти кратковременные паузы лишь разжигали к нему интерес. Вытянув шеи, большинство мужчин и женщин пожирали глазами танцующую и поющую Аннику. Создающая из слаженных движений своего тела безупречно грубый эротический танец, девушка умудрялась вовремя раскрывать рот под собственную фонограмму. Длинный кожаный хлыст, похотливо извивающийся вокруг ее грамотно оголенного, затянутого в тугой корсет роскошного тела, приковывал зрительское внимание и удерживал его мертвой хваткой первобытного инстинкта. Страсть на грани похоти, эротика на краю порнографии, мастерство танца на уровне реального чувства — артистический профессионализм Анники был, так сказать, представлен в полной мере.

— Вот эту, говоришь, Шалкар консумирует? — поинтересовался у соседа по столику дородный мужчина пенсионного возраста, сальным, а точнее засаленным от частого употребления в нижепоясной сфере взглядом ощупывая танцующую совсем рядом с ним девушку.

— Вроде как эту… — вяло отозвался тот, сплевывая прямо на пол кусок непрожеванного мяса и цепляя вилкой с общего блюда большой кусок вареной конины. — Из падшей лошади варили, что ли? Подметка мягче будет.

— Ничего так цыпочка, — одобрительно изрек дородный, машинально похлопывая себя по бедру.

— А по мне без разницы, какая, лишь бы… умела, — с набитым ртом пробубнил его сотрапезник и взмахом заляпанной салфетки остановил пробегающего мимо официанта.

Тот моментально подскочил и склонился в угодливом поклоне.

— Слушаю… — глядя на жующего дядьку преданными глазами, прошептал он.

— Берем? — повернулся к дородному жующий.

— Берем… — с энтузиазмом отозвался тот. — Раз уплачено, пусть отрабатывает.

— Уж отработает, не сомневайтесь, — радостно подхихикивая, закивал, потирая руки, официант.

— Ну так передай Шалкару, чтобы пришла. И не забыла подмыться, — утробно заржав над собственной шуткой, дородный сунул купюру в протянутую руку официанта. — На вот, чайку попей. Заработал.

Чувство опасности — это было у нее врожденное. Бросая короткие равнодушные взгляды на пеструю публику, Анника непроизвольно задержала внимание на сидящих около самой сцены двух упитанных до замасленности мужиков и едва не сбилась с танцевального ритма. Двое пирующих вроде бы ничем не отличались от других посетителей ресторана, но чуткое сердце слишком маленького хищника, коей, несомненно, была Анника, безошибочно чуяло опасных для него зверей.

Застрявшие в карьерном тупике, поднявшиеся чуть выше большинства своих конкурентов, они являли собой типичных представителей прислужников тех, кого принято называть хозяевами жизни. Разрывающиеся между комплексом несостоятельности во всех возможных в данном выражении смыслах и жаждой самоутверждения любой ценой, именно они превращают потребительство в смысл своей жизни. Потреблять все, что не взяли хозяева, и предаваться в процессе потребления иллюзии собственного всемогущества — вот основа и движущая сила их существования. Своя жизнь по-настоящему не имеет для них ценности, а уж чужая — тем более.

Взгляды, бросаемые на нее толстыми и не перестающими жевать и пить мужиками, были красноречивее всяких слов. Передернувшись от отвращения, Анника позволила ярости и отчаянию, всегда таящимся на дне ее души, подняться и вскипеть. Заполнившись до предела горьким, беспомощным гневом, она трансформировала его в зажигательную страсть исполняемого танца. Крик ее души потонул в восторженно-пьяном реве вскочивших со своих мест и бросившихся в пляс пьяных и пресыщенных, но вечно голодных до развлечений людей.